Потом гуляли в парке вдоль, не к ночи будь сказано, реки Псел. Потом еще шесть дней в свободное от работы время были неразлучны. Потом он проводил ее в аэропорт. Перед последним поцелуем она отдала ему копии трех своих рассказов.

Рассказословие Людмилы

Нуль-транспортировка

– Ты что, это всерьез?

– Да, конечно. Я должен вжиться в образ.

– С ума сойти, и не вернуться!

Он только пожал плечами.

– Пойми, на что ты себя обрекаешь? Ведь ты привык к комфорту! Не выдержишь и одного дня этой собачьей жизни!

– Настоящий писатель не думает о лишениях.

– Ты упрям, как осел! Можешь делать, что хочешь – с меня хватит! Можешь отправляться хоть в Африку и вживаться в образ зайца, и пусть тебя раздерут львы! Зато узнаешь, какие чувства терзают душу, когда тело терзают дикие звери! Ха-ха-ха!

"Кажется, начинается истерика", – подумал он.

– Можешь прыгать в океан и вживаться в образ дельфина! И пусть тебя сожрут акулы прежде, чем ты утонешь! Ха-ха ха-ха-ха!

"Точно – истерика!" – констатировал он.

– Можешь... Можешь... – она уже не находила слов.

Неожиданно злость, искажавшая ее лицо, уступила место слезам, и она жалобно попросила:

– Ну, скажи мне, что ты пошутил.

Он взял жену ласково за плечи, усадил к себе на колени, вытер своим платком ее слезы и нежно поцеловал.

– Ты должна меня понять. Я так давно мечтал об этой теме. А настоящий писатель никогда не станет писать о том, чего он не знает, чего не испытал на собственной шкуре. Сколько нашего брата переработало матросами, чернорабочими, грузчиками, носильщиками! Сколько писателей рисковали своей жизнью ради нескольких правдивых строчек! А я ведь ничем не рискую. И потом, я все-таки все время буду недалеко от тебя.

– А что люди скажут?

– Люди скажут: "Настоящий писатель!" – он тихо вздохнул и добавил:

– Я так хочу стать писателем.

Он решительно встал.

– Ну, пора!

Они вышли во двор.

– Сделай это своими руками – мне будет приятно, – он подозрительно взглянул на нее, – и не вздумай баловать меня своими деликатесами. Делай все так, как я тебя учил, иначе мне придется все повторить сначала.

С этими словами он лег на землю. Она надела ему ошейник и пристегнула цепь, второй конец которой прикрепила к собачьей будке.

Потом она стояла и плакала, а он, положив голову на ее туфли, легонько терся ухом о теплые щиколотки. Она зарыдала и убежала в дом, а он влез в будку, улегся на свежее сено и заснул.

Ему снилась сладкая мозговая кость, небо, усеянное звездами, и далекая загадочная луна.

Если бы не нужны

– Да, и образование у вас высшее, но вот, к сожалению, не по нашему профилю, – огорченно произнес начальник отдела кадров, возвращая посетителю диплом.

Тот понимающе улыбнулся.

– Разве это главное? Я универсал... достаточно высокого класса.

– Что же, по-вашему, главное? Ведь речь идет о работе в производственном отделе!

– Вот-вот, – улыбка стала снисходительной, – я и рекомендуюсь: мастер производственных отношений. Кого поддержать, с кем посоветоваться, с кем не связываться никогда – очень хорошо знаю, интуиция выработалась. Виртуоз отчетности. Знаю, какие цифры показать, какие придержать, скорректировать. В специальных науках неплохо подкован...

– Простите, в каких специальных?

– Да вот, например. В науке непонимания. Придет ко мне начальник цеха, скажет: для реконструкции необходимо финансов столько-то, рабочих столько-то, материалов, станков таких-то столько-то. Как инженер я обязан знать, что меньшим ему не обойтись, а как специалист упомянутой науки обязан не понимать – и цифры ему срежу...

– Что, что?

– Срежу. Наполовину!

– Ну, знаете!.. Впрочем, извините. Желаю дальнейших успехов в науках. Вы далеко не дурак...

– А близко? Но вы же не будете утверждать, что от меня осталось плохое впечатление...

– Впечатление, наоборот, хорошее, поэтому пусть и останется, но не вы. До свидания!

Стук захлопнувшейся двери словно сдул с места молоденькую инспектрису:

– Ишь, интриган неприкрытый, профессионал приспособленческий! Правильно вы его выставили, не нужны нам такие!

– Что вы, дорогая моя? Если бы не нужны... Только не очень-то я поверил ему! Не такой он, на самом деле мудро умеющий жить и работать. Тот первому встречному своих методов не выложил бы!

Феномен

Озеро было голубым, красивым и загадочным. Круглый год температура воды в нем была одинаковой – четыре градуса. Ни на одну десятую градуса больше, ни на одну десятую – меньше. Ровно четыре. Эта загадка не давала покоя ученому Стасу Медведеву.

– Почему четыре? – мучился Стас. – Почему?

Сейчас была зима. Все вокруг засыпано снегом. Все белое-белое, кроме озера – голубого, спокойного и таинственного.

У самого берега стояли Стас и Дмитрий Васильевич. Литвинцев раздевался, а Стас, как завороженный, глядел на непо- движную гладь воды и думал. Думал о том, что летом, когда в тени плюс тридцать, четыре градуса – это холодно. Что зимой, когда, наоборот, минус тридцать, четыре градуса – все равно холодно.

– Вот было бы здесь не четыре, а сорок четыре! – воскликнул он мечтательно.

– Ого! – расхохотался Литвинцев. – Сорок четыре! А не сваришься? – он насмешливо фыркнул и, разбежавшись, прыгнул в воду.

Прошло несколько секунд. Дмитрий Васильевич вынырнул и гордо поднял над головой что-то коричневато-зеленое.

– Везет же вам, – весело позавидовал Медведев, – а мне опять черная работа – готовить аквариум?

Дмитрий Васильевич ничего не ответил. Он застыл в какой-то странной позе, будто к чему-то прислушиваясь, потом вдруг воскликнул: "Ой!" – и, упустив добычу, испуганно выскочил из воды.

– Что случилось? – подскочил к нему Стас.

– Ввво-во-да...

– Что – вода?

– Ггг... – пояснил Дмитрий Васильевич и непослушной рукой указал на озеро.

Стас схватил его за плечи и нетерпеливо встряхнул:

– Да говорите же, что случилось?

– Гггреется! – выдавил, наконец, Литвинцев. – Озеро греется.

Стас прыгнул к воде, сунул руку, потом стремительно выпрямился, повел по сторонам диким взглядом ученого, на глазах у которого происходит невероятное, и, сорвавшись, побежал за термометром.

Термометр показал сорок четыре градуса.

– Ого! За несколько минут – на сорок градусов! Так оно скоро закипит!

Но ртутный столбик уперся в отметину "44" и застыл на месте. Озеро кипеть явно не собиралось.

Дмитрий Васильевич постучал по термометру пальцем.

– Стоит. Сорок четыре градуса. А ты сколько хотел? Сорок четыре? Ну вот, – он сделал широкий жест рукой, – считай, что твой заказ выполнен.

– Спасибо! – в тон ему ответил Стас. – Век не забуду, – он поболтал в воде рукой, – только горячевато для купания. Жаль, что я не пожелал... ну, скажем, двадцать восемь.

Ртутный столбик пополз вниз и послушно замер на отметке "28". Это было слишком! У них подкосились ноги, и они опустились прямо на снег. Так они и сидели некоторое время, торжественные и потрясенные, Стас в меховом костюме, а Дмитрий Васильевич, не замечая холода, в мокрых плавках.

Первым пришел в себя Стас.

– Так вот какое это озеро! – произнес он уважительно. – А мы-то? Мы-то? Два года купались в четырехградусной воде! – он встал и воскликнул:

– Пусть будет шестнадцать!

Литвинцев с любопытством склонился над термометром.

– Шестнадцать, – протянул он удивленно.

– Двадцать семь! Одиннадцать! – выкрикивал Стас, упиваясь своим могуществом.

– Постой, постой, дай я, – не выдержал Дмитрий Васильевич, – дай мне попробовать! Пусть будет... тридцать два!

Ртутный столбик – ни с места.

– Сорок три! – просительно воскликнул Литвинцев. – Семнадцать! – добавил он совсем уже неуверенно.

Никакой реакции.

– Может, оно уже не работает? – испугался Стас. – А ну, я попробую. Пусть будет тридцать два! – крикнул он повелительно.

Озеро послушно нагрелось до тридцати двух градусов.

– Работает, – облегченно вздохнул Медведев и с любопытством взглянул на коллегу, – а вас оно почему-то не слушает...

Дмитрий Васильевич обиженно пожал плечами и буркнул:

– Может быть, это вовсе не озеро.

– А что?

– Может быть, все дело в тебе. Знаешь что? – осенило вдруг Литвинцева. – Попробуй пожелать что-нибудь другое. Ну, например, чтобы пошел снег.

Стас нервно расхохотался. Предположение Литвинцева показалось ему странным и даже диким. Он взглянул на безоблачное небо и вдруг почувствовал, что ему нестерпимо хочется, чтобы пошел снег, и еще он чувствовал, что стоит ему выразить это желание, и...

И тогда он сказал:

– Пусть пойдет снег! – и снег пошел.

Через час Литвинцев обо всех этих событиях доложил в Центр. А еще через час оттуда прилетел вертолет, из которого вышел небольшой человечек с темными проницательными глазами за большими стеклами очков. Это был известный психиатр Соколовский.

Дмитрий Васильевич побежал ему навстречу и нетерпеливо подхватил под руку.

– Представляете, – говорил он, захлебываясь от восторга, – Станислав Иванович все может. Как Бог!

– Как Бог, говорите? – невозмутимо переспросил Соколовский. – Ну что же, когда люди работают так долго вдали от общества, с ними и не такое случается, – сказал он грустно. – Так, где ваш Бог? Надеюсь, он меня примет? Я побеседую сначала с ним, а потом с вами, – добавил он, глядя на Литвинцева поверх очков, – если вы не возражаете.

Беседа Соколовского с Медведевым затянулась. Только через четыре часа они вышли из кабинета, голодные и возбужденные.

– Ну вот, – сказал психиатр, весело улыбаясь Литвинцеву, – выяснили мы пределы возможностей вашего Бога. А вы: "Все может!" – передразнил он. – Ан не все!

Дмитрий Васильевич вопросительно взглянул на Стаса.

– А как же тогда?..

Стас улыбнулся и развел руками:

– Тогда мы экспериментировали только с водой.

– Ну и что?

– Больше у меня ничего не получается. Но с водой могу все: греть ее, охлаждать и прочее.

– Это просто поразительно, – воскликнул Соколовский, – такие способности никогда и нигде не описаны! Феноменальное явление! А как вы меня с чаем? – вспомнил он и расхохотался. – Представляете, Дмитрий Васильевич, наливаю из чайника кипяток. Только поставил чайник – глядь, а у меня в стакане лед! Как он меня, а?

Садясь в вертолет, он пообещал:

– Я напишу о вас статью.

Сенсация о феноменальных способностях Станислава Медведева разнеслась по всему земному шару.

Ученые отнеслись к этому известию скептически. Они знали, что этого не может быть, потому что такого не может быть никогда. Но как убедить в этом человечество, так склонное верить в любые чудеса? Необходимо было разоблачить это шарлатанство строго научно. С этой целью была создана авторитетная комиссия.

Медведева вызвали в Центр.

Его посадили на стул, а на стол поставили стакан с водой и попросили превратить воду в лед. Стас превратил.

– Обычный цирковой трюк! – невозмутимо решила комиссия. – А ну-ка, поставим перед ним картонный экран.

Поставили. Предложили Медведеву растопить лед. Он растопил.

Тогда были испробованы другие экраны. Оказалось, что если посадить Медведева в комнату, обитую сантиметровым слоем свинца, а стакан с водой поставить в другую комнату, то он, Медведев, может изменить температуру воды в этом стакане не более чем на три градуса.

– Вот видите! Науку не проведешь! – сказал председатель комиссии и укоризненно покачал головой.

В ближайшем выпуске журнала была помещена большая разоблачительная статья.

От Стаса отвернулись друзья. Жена бросила его и ушла к другому – кому нужен уличенный шарлатан?

Его попросили подать заявление на расчет по собственному желанию:

– Понимаете, у нас такая солидная научная организация. Представляете, как будут относиться к нашим отчетам, если вы будете продолжать у нас работать?

Стас представил и... ушел. Его приняли в цирке.

Он и сейчас там работает. Если хотите, можете посмотреть.

Первое письмо

Александр на следующий день, отправил Людмиле письмо "до востребования". И получил ответ, который со своими спонтанными пометками хранит до сих пор:

Милый Саша!

Я очень рада твоему письму. Было бы очень жалко, если бы те "странные сомнения", которыми ты жил все дни (иногда и ночи) со времени моего отъезда привели тебя к решению не писать мне.

Что я думаю с е й ч а с о том, что было? Не знаю. Мне немного не по себе, когда вспоминаю о последнем дне. Не то, чтобы я жалела о чем-то, но просто человек не должен изменять своим принципам, а тем более идти на поводу у некоторых чувств. Пожалуй, если бы не твое письмо, мне было бы неприятно вспоминать и об этой командировке, и о тебе, и о Сумах вообще – я бы чувствовала себя словно запятнанной. Но тот факт, что у тебя появилось желание написать мне, дает возможность рассматривать наше знакомство в ином свете. Надеюсь, тебе понятны эти нюансы.

Конечно же, я помню все, каждый час. Я не могу повторить твоих слов: "как сладко и больно" (как писал, кажется, Марк Твен – "слухи о моей смерти оказались явно преувеличенными"), – но в сердце что-то осталось. И, пожалуй, гораздо больше, чем мне хотелось бы. Я чуть ли не каждый день душусь "Красной Москвой", что вызвало заметное удивление окружающих. Я даже два раза произнесла вслух твое имя, но, к счастью, все обошлось.

Меня очень удивило, что название моего рассказа "Нуль-транспортировка" показалось тебе заумным. Это весьма распространенный в физике термин, широко используется в научно-фантастической литературе. Он означает мгновенный переход из одной точки пространства в другую. У меня – мгновенный переход в образ собаки. По-моему, без этого заголовка было бы трудно уловить смысл. Что касается акул, то от большого голода они нападают на одиночных дельфинов, но не в этом суть: если человек входит в образ зайца или дельфина, он же не перестает быть человеком?

Что до "сладкой мозговой кости", то здесь ты совершенно прав. Это действительно пахнет литературным штампом, да еще как! Но, по-моему, в этом как раз и прелесть рассказа – в заголовке и в этих последних словах. Герой увидел во сне как раз то, что хотел увидеть, то, что по его высоко просвещенному мнению должна видеть собака: "сладкую мозговую кость, небо, усеянное звездами, и далекую загадочную луну". И как э т о могло тебе не понравиться? Саша, ты явно придираешься!

"Если бы не нужны" – мне тоже нравится. Это первый мой рассказ, сделанный в традиционно динамическом стиле. Но критики утверждают, что в нем нет "глубоких мыслей", "неожиданной концовки", и его не печатают. А вообще, конечно, стиль этого рассказа – не мой стиль. Настоящие м о и – "Феномен", "Своими руками" и подобные – в них действительно кусочки моей души. Я пришлю тебе альманах "Первоцвет", там три моих рассказа. Мне кажется, что тебе должен понравиться "Диалог".

Как твои литературные дела? Начинать всегда трудно. "Кто начал – половину сделал" – это утверждение более чем справедливо. Потом ты столкнешься еще с одной трудностью: как только рассказ закончен, он всегда кажется хорошим. А прочтешь его через месяц-два и удивляешься, как ты мог написать такую галиматью?! Начинаешь его "облегчать". Но, может быть, у тебя все пойдет сразу. Очень хочу почитать, что у тебя получится. Жду. Обязательно пришли.

Мне кажется, судя по твоему письму, что из тебя получится писатель. Ты довольно неплохо знаешь, что должен чувствовать человек в том или ином состоянии (например, находясь в состоянии влюбленности) и здорово (хотя иногда встречаются и штампы! – не сердись, должна же я оправдать твои надежды на мои издевательства) это описываешь. Кстати, если уж тебе непременно хочется сравнивать себя с ослом, то на Буриданова осла ты никак не похож, скорее наоборот – уж больно решительно идешь напролом на первый попавшийся "стог".

А теперь – относительно всего остального, о чем ты пишешь. Давай я расскажу тебе одну историю, а ты постарайся посмотреть на нее со стороны и написать мне, что ты обо всем этом думаешь. Только честно. Больше всего я ценю в людях искренность и честность, никогда не лгу в серьезных вопросах и требую от своих н а с т о я щ и х друзей того же. А ты относишься к тем людям, которых бы я хотела видеть среди своих настоящих друзей. Итак, рассказ.

В одном провинциальном городе судьба сталкивает мужчину и женщину. Мужчина: довольно умен, эмоционален, эгоистичен, глубоко чувствует поэзию, честолюбив, любит выпить, хотя и не алкоголик, нетерпелив. Жизнь его богата событиями и очень плохими, и очень хорошими, из-за чего он особенно ценит все доступные радости жизни и старается ни в чем себе не отказывать. Весьма неравнодушен к женщинам, привык не встречать отказов. К моменту встречи прожил в этом городе довольно долго и находится в состоянии депрессии.

Женщина: весьма эмоциональная по натуре, но сдержанная по воспитанию (из-за чего довольно неуравновешенная – в зависимости от того, что побеждает – характер или воспитание), тянется ко всему красивому – словам, чувствам, отношениям между людьми, предметам, хотя жизнь не балует ее в этом отношении; воспитана в духе преданности избраннику сердца и веры в единственную любовь. В детстве твердо знала, что такое – хорошо, и что такое – плохо, середины не признавала.

К тридцати годам поняла, что жизнь гораздо сложнее. Покопавшись немного в психологии, обнаружила вдруг, что любой поступок любого человека можно понять и объяснить, все хорошее и плохое смешалось. В тридцать пять лет полюбила (глубоко до отчаяния) нежного, ласкового и доброго человека, полюбила за то, что он ее полюбил. Оценила его любовь по-настоящему только после расставания с ним и два года казнила себя за былую суровость. Накануне поездки в вышеуказанный город говорила с любимым по телефону. Он умолял ее приехать к нему. Она могла это сделать, но не поехала, а поехала в этот город, где чувствовала себя одинокой и несчастной.

Итак, судьба сталкивает этих двух людей. Как это часто бывает с людьми совсем незнакомыми, они неожиданно для себя изливают друг другу души. Их знакомство длится шесть дней. За это время она обнаруживает, что он удивительно читает стихи, в его прочтении они звучат совсем иначе, становятся полными смысла и глубины, до которой сама она не доходила, что у него удивительные глаза, и если в них глубоко заглянуть, то голова кружится. Однажды он погладил ее волосы – так, как это делал любимый. Но было и другое: ее шокировала его грубость, бесцеремонность, неуважение, непонимание. Она пыталась его избегать, но без него ей было еще хуже.

А что же он? Он встретил женщину, еще одну на своем пути. Женщины, которых он знал, делились на две категории: тех, которые добивались его, и тех, которых добивался он. Вторая категория делилась, в свою очередь, на две группы: тех женщин, которые сдавались сразу, и тех, которых нужно было добиваться дольше. Последние казались ему наиболее интересными. Вначале ему показалось, что его новая знакомая относится к первой группе, потом он отнес ее ко второй. Жить стало интереснее – появилась цель.

Что же она? Ей пора уезжать. Она его понимает, но не принимает. Может быть, если бы он был мягче, нежнее, сдержаннее, она бы в него влюбилась, а может быть, и не влюбилась бы. Но ей с ним было хорошо, и она благодарна ему за это. На прощание она его целует, а он опять ее понимает превратно.

Дал бы им жить!

Саша, если бы ты писал эту историю, то, что сделал бы с героями?

Вариант первый. Они больше не встречаются и не переписываются. Все.

Второй. Переписка. Встречи. Он настойчив. Чем труднее добиться цели, тем она желаннее. Ему даже кажется, он даже уверен в этом, что он ее любит. Он может даже убедить и ее в этом. И тогда она тоже может его полюбить – не следует забывать, что у него есть много достоинств, что ей интересно с ним. А потом? Сравним его любовь и ее. Она, если любит – то до конца, до кончиков пальцев. Чем больше она отдает любимому, чем ближе будет к нему, тем будет больше его любить. Его же любовь зиждется только на игре, на цели. Как только он приходит к цели, любви конец. Там, где для него все кончается, для нее начинается. Но он ничего уже не может дать, его сердце пусто. Для нее трагедия.

Право же, мне бы не хотелось быть на месте этой героини. Не хочу быть несчастной.

Кстати, интересно было бы чисто психологически проследить те пути, которыми наш герой стал добиваться ее любви. Ведь это далеко не первая женщина в его жизни. Установлено, что у каждого рецидивиста есть свой почерк: просто в мозгу записывается какая-то программа действий, и каждый раз он действует по той же программе. Так и любовник-донжуан. Добиваясь новой женщины, он говорит ей все те же слова, которые говорил десяткам других, говорит, не задумываясь.

Что ты, Саша, думаешь об этом рассказе? Каким бы ты хотел видеть его конец?..

Всего тебе хорошего. Целую в правую щеку.

Твое "чуткое, умное, отзывчивое чудо".

Л. Даниленко.

Стихословие Александра

В ответном послании Александр дал подборку своих стихотворений "Людмиле". Через день решил послать еще одно письмо, куда вложил еще и "Осеннее".

Людмиле

Своесловие Людмилы

Письмо второе

Милый Саша!

Вчера получила твои письма, сразу два, и теперь два дня в душе творится что-то странное, и я никак не могу собраться с мыслями и разложить все по полочкам – столько вызвали они у меня противоречивых чувств и мыслей.

Пожалуй, самое большое впечатление на меня произвели твои стихи, особенно вторые (они мне кажутся более искренними). Саша, милый, я, конечно, плохо разбираюсь в поэзии, но все же достаточно для того, чтобы разглядеть, что ты талантлив. Твои стихи – ведь это настоящая поэзия, глубокая и тонкая. Когда ты мне сказал, что ты стихов не пишешь, я ведь тогда тебе не поверила – настолько глубоко ты передавал смысл и содержание поэтических произведений, и теперь я очень рада убедиться, что была права.

Саша, ты должен писать стихи! Я не льщу тебе (если бы ты меня знал – то знал, что я не умею ни льстить, ни пр.), но поэтов, которые писали бы так хорошо, как ты, в настоящее время мало.

И еще, Саша. Твои стихи произвели на меня впечатление еще и в другом плане. Человек, который может так писать, непременно должен очень глубоко чувствовать – просто не может быть иначе. И теперь мне очень трудно совместить это новое представление о тебе с тем, которое создалось в Сумах. Но… раз ты такой впечатлительный и ранимый (я пока еще не смеюсь – чисто психологически ты можешь быть только таким, я это "вычислила"), то я разуваюсь, тщательно мою ноги и иду босиком и вприпрыжку на "прогулку по темным закоулкам души" твоей.

Итак, начнем с обид. Милый Саша, все люди нетерпеливы, но особенно поэты (потому что настоящие поэты по натуре должны быть шизоидами) и пьяницы. Ты, конечно, поэт, и все же ты – пьяница, правда, не горький. Разумеется, ты прав, что я плохо знаю эту сторону жизни. Но из художественной литературы я знаю, что бывают алкоголики и пьяницы. Пьяница – тот, кто хочет – пьет, не хочет – не пьет, алкоголик же – и хочет – пьет, и не хочет – пьет. В жизни я встречала "просто пьяниц" (которые привыкли не отказывать себе в рюмочке перед обедом) и "горьких пьяниц" – пропивающих все и пьющих "ведрами". Ты все еще на меня сердишься? Не нужно. Лучше не пей совсем, а то потихоньку можешь стать алкоголиком, и тогда – прощай литература.

Кстати, Саша, мне сейчас пришла в голову одна мысль, и прежде, чем писать дальше, я бы хотела поделиться ею с тобой. Дело в том, что письмо – это только слова. Разные люди в одни и те же слова могут вкладывать разный смысл. Кроме того, когда мы говорим или слушаем, мы воспринимаем одни и те же слова по-разному, в зависимости от интонации, с которой они произносятся. В письме же интонация не передается, мы же, когда пишем и читаем, забываем об этом. Ты меня понимаешь?

Тогда "поехали" дальше.

Я не понимаю двух вещей. Во-первых, вот уже второй раз ты говоришь о "подробных, иногда самоистязающих воспоминаниях", которые, якобы, не дают тебе покоя. Неужели в самом деле в наших отношениях, вернее, в моем отношении к тебе, было что-то такое, что могло привести к такому результату? Если это так, объясни мне, пожалуйста, в чем дело.

Мне кажется, что я была откровенна с тобой от начала и до конца, и я ничего от тебя не скрывала. Ты казался мне интересным и симпатичным человеком, но я не могла, естественно, так вдруг сразу влюбиться в тебя, тем более что сердце мое было занято, разве я тебя обманывала?

К тому же, в твоем отношении ко мне было столько первобытной грубости, что это в любом случае могло привести к обратному результату.

И потом, Саша, что бы ты сейчас ни говорил, твои "тогдашние" чувства даже с большой натяжкой нельзя назвать любовью (Саша, я босая!). И все же было в наших отношениях и что-то хорошее, возвышенное, что-то такое, что потом вызвало у нас обоих желание переписываться, а, кроме того, еще что-то – то, что осталось в глубине души вместе с непонятной тоской. Может быть, ты это имеешь в виду?

Саша, я не знаю, как ты относишься ко мне сейчас. Я не могу верить и не могу не верить твоим словам. Твои два последних письма кажутся мне искренними, хотя умом я понимаю, что тех чувств, о которых ты пишешь, ты просто не можешь испытывать. Ты знал много женщин, ты привык к интимности без любви (до сих пор я всегда презирала мужчин, неразборчивых в этом отношении, а тебя не могу подвести под эту же мерку), к некоторым ты привязывался больше, к другим – меньше, но, конечно, большинству из них говорил такие же слова, которые говоришь сейчас мне, говорил и, веря в них, и не веря. Ты умный человек, ты как-то мне сказал, что "женщину можно заговорить красивыми словами". Ты это очень точно подметил. Действительно, можно.

Любил ли ты раньше? И что знаешь ты о любви? Конечно, любовь бывает разная, и, может быть, у каждого своя, и каждый по-разному ее переживает и чувствует. И все же общие тенденции одинаковы.

Что касается меня, я знаю одно – я не должна и не хочу тебя любить. И не только потому, что боюсь быть игрушкой в твоих руках, просто я н е х о ч у быть несчастной. Даже если бы случилось так, что мы оба полюбили друг друга, мы оба были бы несчастны, потому что в подобных случаях взаимная любовь еще хуже любви без взаимности – последнюю легче пережить. Ты этого, Саша, не знаешь, а я знаю. Поэтому, пока мы еще не дошли до такой печальной стадии, должны взять себя в руки, дабы остановиться на взаимной симпатии.

Ну, ладно. Ноги у меня еще чистые, пошла дальше. Во-вторых, я не понимаю твоего следующего утверждения: "Спасибо за искренность, но наблюдать программу любовника-донжуана (!), да, именно, со сторонним интересом наблюдать – это чудовищно, что-то нечеловеческое в этом, – демоническое, наверно?" Но почему? Как раз наоборот! Программу любовника-донжуана интересно наблюдать только со стороны. Ужели ты думаешь, что интересно быть объектом этой программы, да еще попавшимся на крючок?..

Итак, сегодня уже 23 июля. Вчера, конечно, я зря отложила письмо: все равно всю ночь почти не спала. Сама не пойму, что меня так взволновало.

Знаешь, Саша, мне кажется, что прежде чем писать такие письма, тебе следовало бы хорошенько подумать. Те слова, которыми ты так запросто бросаешься – ведь это очень значительные слова, их может говорить только человек, который глубоко все прочувствовал, и только тогда, когда они действительно идут из глубины его души. А иначе – они теряют ценность, и остается делать только один вывод – что это программа, обычная программа.

Разумеется, объект, на который такая программа рассчитана, должен в какой-то степени интересовать автора программы (пусть это будет "вожделение" или даже нечто большее) – но разве это существенно меняет дело? Если человек совершенно сознательно говорит то, что, по его мнению, следует говорить для того, чтобы заставить полюбить себя, чтобы кого-то "заговорить красивыми словами", то говорит именно то, что, по его мнению и опыту, д о л ж н о п о д е й с т в о в а т ь, разве это не чудовищно? А потом еще со сторонним интересом наблюдать, как твои слова действуют!

Я пишу тебе все это не для того, чтобы ты в следующем письме писал, что это "не программа" и пр. Любовь имеет то свойство, что она проявляется не столько в словах, сколько во всем остальном, а в письме, написанном любящим человеком, она читается между строк (я, например, знаю, что ты действительно обо мне думаешь).

И еще, Саша. Женщину можно "заговорить" красивыми словами, это правда, но л ю б а я женщина все равно знает цену таким словам, в глубине души всегда чувствует, искренни слова или нет. И если она делает вид, что поверила этим словам, значит – ей так удобнее. Порой и такая ласка согревает, и, наверно, если нет ничего другого, то лучше все же быть с человеком, который не только ласкает, но еще и говорит, что любит.

Впрочем, ты и сам все это знаешь не хуже меня. Ты только не знал, что я это тоже знаю.

Из твоих миниатюр, Саша, мне больше всего понравилась та, что написана о подшипнике. Она очень интересна по содержанию, очень хорошо написана, лаконично и выразительно – ни одного лишнего слова, и имеет глубокий подтекст. Это то, что нужно, можешь послать ее на радио в отдел сатиры и юмора и в "Литературку".

Та, что о валике – хорошо задумана, но сделана "на быструю руку", явно наспех. В миниатюрах такого типа не должно быть никаких авторских отступлений, вроде "я вам доложу", "натурально". Не должно быть никаких намеков – "И у людей так может быть", – это должно читаться из подтекста.

Миниатюрки у тебя сделаны в духе кривинских. Я люблю Ф. Кривина. У меня есть две его книги: "Карманная школа" и еще одна, вот черт! – забыла, как называется, какая-то "сказка".

О вдохновении – очень хорошо, но мне кажется, что первое и второе предложение не согласованы во времени. Первое – "С каким вдохновением он творил, с каким вдохновением шел по жизни!" – выражает длительность действия. Второе – "На радостях он даже зашел в пивную", – может быть в тексте только после описания неожиданного, только что происшедшего события.

Про свиней – грубо, о миниметре – ничего, о женщинах – неплохо, хотя это, – как говорит М. Жванецкий, – не юмор, а стечение обстоятельств, "троллейбус – автобус, которому изменила жена" – хорошо.

Миниатюры – произведения второстепенные. Примерно так относятся и к их авторам. Но писать их трудно – к ним предъявляется очень много требований, они должны быть тщательно отделаны, отшлифованы. К тому же, это практически даже не считается публикацией. Поэтому не советую ими увлекаться. Тем более что некоторые "играют" лишь при чтении вслух соответствующими голосами, как анекдот: "Почему Шерлок Холмс был неженатым? – Это же элементарно… – Ватсон?!"

Но ты можешь пойти по другому пути – писать сатирические или иронические стихи (в "Крокодиле" их бы принимали – хорошие, разумеется). Например, о миниметре и о женщинах в магазине ты мог зарифмовать. Мне кажется, получилось бы неплохо.

Но, Саша, милый! Зачем тебе проза? Ведь ты пишешь такие стихи! Ты бы мог стать прославленным поэтом, и тогда я бы гордилась теми стихами, которые написаны для меня. Впрочем, я и так ими горжусь, и собой тоже – что вдохновила тебя на такие строчки.

Саша, какая я болтливая и многословная! Кончаю. Желаю тебе успехов.

Целую. Люда.

Открытка с гвоздиками

Саша!

Я не пишу на сборнике "Первоцвет" никаких надписей. Зачем они нужны? И не потому, что здесь только четыре процента моего, просто... Но мне хочется, чтобы эта книжечка напоминала о самом хорошем в наших отношениях – о взаимном понимании, о нашей общей тяге к чему-то хорошему, доброму, чистому, чего другим не понять, да и мы смутно понимаем.

Желаю тебе полюбить литературу, как женщину, сойтись с ней так, чтобы забыть о том, что на свете есть настоящие женщины, посвятить и отдать ей всего себя. Это не высокопарные слова, я действительно желаю тебе этого.

Посылаю также свою попытку эссе, содержание которого – само за себя... Целую! Людмила.

Эссесловие Людмилы

Любовь приводит к одному

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья. А. Пушкин

Любовь приводит к одному, –

Вы, любящие, верьте! –

Сквозь скорбь и радость, свет и тьму

К блаженно-страшной смерти! –

писал в декабре 1911 года поэт Валерий Брюсов (1873–1924). Годом раньше был написан его "Демон самоубийства" с эпиграфом из Ф. Тютчева:

И кто, в избытке ощущений,

Когда кипит и стынет кровь,

Не ведал ваших искушений,

Самоубийство и любовь!

Что это? Дань модным в то время дебатам в прессе о самоубийствах, об их росте, причинах и т. д.? Или подсказано собственной душой, предчувствовавшей этот омут в судьбе той, которой написал: В альбом Н.

Она мила, как маленькая змейка,

И, может быть, опасна, как и та;

Во влаге жизни манит, как мечта (...)

Как хорошо! Ни мыслить, ни мечтать

Не надо; меж листвы не видно дали;

На время спит реки заглохшей гладь...

В порывах гнева, мести и печали,

Как день грозы, была бы хороша

Ее душа... Но есть ли в ней душа?

Н. – это Надя. Надежда Григорьевна Львова (1891–1913). В книге "Люди, годы, жизнь" Илья Эренбург (1891–1967) вспоминал: "Надя любила стихи, пробовала читать мне Блока, Бальмонта, Брюсова (...). Это была милая девушка, скромная, с наивными глазами и с гладко зачесанными назад русыми волосами (...). Училась Надя в Елизаветинской гимназии, в шестнадцать лет перешла в восьмой класс и кончила гимназию с золотой медалью. Я часто думал: вот у кого сильный характер!.."

Весной 1911 года Львова послала свои первые стихи Брюсову. Он поместил ее стихотворения рядом со стихами Блока в журнале "Русская мысль", литературной частью которого заведовал, потом помог напечататься в других журналах. В стихотворении "Посвящение", которое в рукописи называлось "Начинающей", Валерий Яковлевич писал:

Мой факел старый, просмоленный,

Окрепший с ветрами в борьбе,

Когда-то молнией зажженный,

Любовно подаю тебе (...)

Вели нас разные дороги,

На миг мы встретились во мгле.

В час утомленья, в час тревоги

Я был твой спутник на земле...

Н. Львова была принята в избранный круг московских литераторов. Летом 1913-го вышел сборник стихов "поэтки" (писавшей о себе: "Поверьте, я – только поэтка. Ах, разве я женщина?") с предисловием Брюсова. И все-таки – она была женщиной, "но есть ли в ней душа?" В лирике Нади Львовой преобладали нотки неразделенной любви. Ученица полюбила учителя. В архиве Брюсова сохранилось более ста ее писем.

И. Эренбург свидетельствовал: "Брюсов говорил: "Пора сознаться: я не молод; скоро сорок..." Наде – на восемнадцать лет меньше. Она писала:

Но когда я хотела одна уйти домой, –

Я внезапно заметила, что Вы уже не молоды,

Что правый висок у Вас почти седой, –

И мне от раскаянья стало холодно...

Позже все чаще звучит у нее мотив обреченности:

И я с улыбкою участья

Переживаю нежно вновь

Мое безрадостное счастье,

Мою ненужную любовь...

Даже счастье связывается ею с мукой:

Я покорно принимаю все, что ты даешь:

Боль страданья, муки счастья и молчанье-ложь.

Прямая открытая натура Нади хотела бóльшего, нежели мог ей дать любимый. Встречи становились все реже. В тайном раскаянье пишет поэт "Признание" (7 января 1912-го), посвященное И. М. Б., то есть – Иоанне Матвеевне Брюсовой, своей жене: Я как лунатик, люблю качаться

Над темным краем, на высоте...

Но есть блаженство – возвращаться,

Как к лучшей цели, к былой мечте (...)

Я – твой, как прежде, я – твой вовеки...

А "поэтке" хотелось безраздельно владеть сердцем Брюсова, чтобы кроме нее для него не существовала бы ни одна женщина. Она пишет: Ты проходишь мимо, обманувши,

Обманувши, не желая лгать.

Вспоминая наш восторг минувший,

Я тебя не в силах проклинать.

И в одном из последних писем: "Я очень устала... Всему есть предел... Все во мне умерло..."

25 ноября 1913 года Львова покончила с собой.

Остро сознавая вину, не в силах встречаться с людьми, которые знали о Наде, глубоко потрясенный Брюсов уезжает в Эдинбург II (Дзинтари на Рижском взморье).

"Русские ведомости" поместили заметку: "Вчера, после отпевания в церкви Григория Богослова, на Миусском кладбище похоронили застрелившуюся молодую поэтессу Н. Г. Львову. Отдать последний долг покойной собрались поэты Б. Садовской, В. Шершеневич, В. Ходасевич и др., было много курсисток. На гроб возложено несколько венков". В их числе был и венок от Брюсова. По словам И. Эренбурга, на могиле была вырезана строка из Данте: "Любовь, которая ведет нас к смерти".

"Русская мысль" почтила память Львовой двумя ее стихотворениями. Вторым изданием вышел сборник ее стихов "Старая сказка".

Душевный кризис после смерти Нади Львовой прослеживается во многих стихотворениях Брюсова. 18 декабря 1913-го в санатории доктора Максимовича он пишет:

Здравствуй море, северное море,

Зимнее, незнаемое мной!

Новое тебе принес я горе,

Новое, не бывшее весной! ("Зимнее возвращение к морю").

В стихотворении "Я помню легкие пиластры" с эпиграфом из Г. Гейне: "Род мой Азры, для которых неразлучна смерть с любовью", – вспоминает: Я помню бред безумной ночи,

Бред клятв, и ласк, и слез, и мук,

Когда, вперив в молчанье очи,

Ты повторила, с хрустом рук:

"И я, и я – из рода азров!"

Наконец, 8 января 1914-го пишет "Венок на могилу" с эпиграфом из А. Пушкина "Все – в жертву памяти твоей!":

Я не был на твоей могиле;

Я не принес декабрьских роз

На свежий холм под тканью белой;

Глаза других не осудили

Моих, от них сокрытых, слез (...)

Что ж делать? Или жить бесплодно

Здесь, в этом мире, без тебя?

Иль должно жить, как мы любили,

Жить исступленно и свободно,

Стремясь, страдая и любя?..

С воспоминанием о Н. Львовой связаны другие стихотворения Брюсова 1914 года: "Это не надежда и не вера...", "Умершим мир! Пусть спят в покое...", "Безвестная вестница".

Годы спустя, в 1920-м, вновь повторяет он в стихотворении "Памяти другой": Твое обиженное тело

Землей и травами покрыто,

Но здесь, со мной, твоя любовь...

Из "Первоцвета":

"Диалог"

– Ну, милая, добрый вечер! Как ты тут без меня день провела? Скучала? Скучала, голубушка. Дай я тебя поцелую! Ну, ну, довольно. А ты что – ничего не ела? Разве можно так? Я же никак не мог вырваться на перерыв... Вот глупенькая! А что я тебе принес! На-ка попробуй. Вкусно? Твое любимое – шоколадный пломбир!

Давай быстренько поужинаем и пойдем гулять. Представлю тебя своим друзьям, они нас в парке будут ждать. Давно пора вас познакомить. Совсем они меня замучили: "Что ты только о ней и о ней говоришь? И умница она у тебя, и красавица писаная! А сам дома прячешь. Хоть бы дал разочек взглянуть!"

Знаешь, я ведь и, правда, на работе только о тебе и говорю. Котлет не хочешь? Ну, давай я тебе печенку разогрею.

Побриться что ли? Утром брился... Что молчишь? Тебе все равно – бритый я или не бритый? Ты меня и такого любишь? Знаю, знаю, голубушка.

Пожалуй, я надену этот костюм. Гм... А я еще ничего, мужчина вполне. Все-таки я побреюсь – ради такого торжественного случая.

Представляешь, что будет, когда мы появимся в парке? Красивая, элегантная пара. Идут – нога в ногу. На нас – все внимание. Признаться, когда я хожу один, без тебя, я не пользуюсь таким вниманием.

Ну, что ты стоишь? Принесла бы мне лучше туфли. Туфли, понимаешь? Да не эти, нет, нет. Достань коричневые, там, под кроватью, в коробке. А ты пригнись, пригнись пониже! Совсем разленилась, милая. Я тебе есть подаю, я за тобой тарелки мою. А ты что делаешь?

Только и знаешь – целыми днями лежишь да зеваешь. Ну, пошли, что ли?

Да, Пальма, а где твой намордник?

Своими руками

Руслан закрутил последнюю гайку.

Все. Готово. Можно испытывать.

Он надел каску, поставил переключатель времени на неделю вперед и нетерпеливо включил аппарат.

Замелькали какие-то пятна. Он навел резкость – пятна слились в четкие очертания молодого человека, который стоял за кафедрой и без всякого выражения что-то рассказывал. Руслан прислушался. Молодой человек докладывал о своем изобретении – аппарате, который позволял читать будущее и прошлое.

– Да ведь это же я! – сообразил Руслан. "А какой у меня нудный голос!" – подумал он с каким-то даже удивлением.

Полюбовавшись собственной персоной, он стал осматривать аудиторию. Реагировали все по-разному, но на лицах большинства – недоверие. Скептически улыбается Левашов: знаем, мол, мы эти сказки!

Руслан хмыкнул: то-то будет, когда начнется демонстрация!

"Ну, хватит уже болтать, – нетерпеливо подумал он, неприязненно поглядывая на докладчика, то есть на себя. – К чему столько говорильни? Вот болван!"

Докладчик словно послушался – предложил перейти к испытаниям. Все оживляются. Первым к аппарату направляется Сашка Кулешов – друг и соперник Руслана. Он, не раздумывая, ставит переключатель сначала на два года вперед, потом на пять. На лице появляется какое-то растерянное выражение, он встает. Его тормошат – ну как, ну что? А он молчит и как-то странно улыбается.

Тогда к аппарату решительно подходит сам Климонов. Немного поколебавшись, он ставит переключатель времени не на будущее, а на прошлое. Его лицо светлеет. Разглаживаются морщины, он весь как-то молодеет.

– Точно, – сообщает он удивленно, – так все и было!

Сразу же выстраивается очередь. Молодые нетерпеливо заглядывают в будущее, а солидным мужам науки, наоборот, интереснее смотреть прошлое. Из группы наставников только и слышно:

– А помнишь? А помнишь?

Левашов, который слишком долго скептически хмыкал, оказался в хвосте. Теперь он жалобно канючит, просит пропустить его вне очереди: лет десять назад он сделал какое-то открытие, но потом забыл – какое. И вот теперь от открытия его отделяет только жестокосердие сотрудников, которые безжалостно отправляют его назад, в конец очереди.

Сашка Кулешов подходит к стоящему в стороне Руслану, с чувством пожимает ему руку и за что-то горячо благодарит. Наконец, выясняется за что:

– Теперь я ни за что не женюсь!

Руслан улыбнулся. Взглянул на длиннющую очередь. "Это надолго", – подумал он и поставил переключатель на год вперед.

Он очутился на заседании ученого совета. Молодой, подтянутый ученый, в котором Руслан не без удовольствия узнал себя, блестяще защищал диссертацию.

Сколько восторженных отзывов! Сколько похвал!

Первый оппонент, не скупясь на эпитеты, говорит о нем как о необычайно одаренном и талантливом ученом.

Второй оппонент называет его "восходящей звездой".

Седой академик утверждает, что он не помнит в своей жизни подобной защиты.

Такое будущее Руслану очень понравилось. Он не удержался и посмотрел его еще раз. Потом включил аппарат сразу на десять лет вперед.

Во главе длинного стола, ломившегося от всевозможных яств, сидел какой-то человек с солидным брюшком и небольшой плешью на голове. Чванливо, самодовольно он что-то нудно рассказывал, изредка окидывая присутствующих взглядом, в котором сквозило собственное превосходство и презрение к окружающим.

"Пренеприятнейший тип! – подумал Руслан. – Интересно, кто бы это мог быть?"

Он присмотрелся и... узнал себя.

Руслан нахмурился. Выключил машину. Закурил.

"Неужели я стану таким? – думал он с горечью. – Но почему?"

По натуре Руслан был общительным человеком. Ему всегда было хорошо и весело с друзьями. Он их любил и уважал, и они платили ему тем же. У них были простые дружеские отношения.

Откуда же такое отталкивающее самодовольство? Неужели он должен так измениться?

Машина не врет...

Выходит: он зазнается?..

– Не выдержу бремени похвал, – сообразил Руслан и схватился за голову. – Не хочу! Не хочу! Не хочу! И все из-за этой машины? Да пропади она пропадом!

Он схватил молоток и разбил аппарат на мелкие кусочки.

А потом до утра сидел над осколками.

Прошло несколько лет. Руслана пригласили на встречу Нового года. Собрались самые близкие друзья. Сели за стол. Выпили за старый год. Выпили за новый. Поговорили о прошлом, размечтались о будущем.

"Интересно, – подумал Руслан, вспомнив о своем удивительном аппарате, – кто бы из них смог сделать такое гениальное открытие, а потом своими руками уничтожить его?"

Он окинул друзей презрительным взглядом и на его губах появилась чванливая, самодовольная улыбка.

А они летают

Мне пришла в голову гениальная идея. Я разобрал на части старенький вентилятор и новый стул и синтезировал из них совершенно оригинальную машину. Это было как раз то, о чем я мечтал всю жизнь.

Проверил – работает превосходно.

Окрыленный, я полетел к шефу, провожаемый восхищенными и завистливыми взглядами своих менее талантливых коллег.

Шеф пришел в восторг:

– А ну, дай попробую!

Он прикрепил себе на спину мой аппарат, нажал кнопку и стал летать по кабинету. Конечно, кабинет не Бог весть какой – не очень-то разгонишься, но полетать было где.

Налетавшись, он опустился на землю.

– Вот это да! Ты – гений! Как же ты ее сделал?

Я сказал.

– Сделай и мне! Я вчера получил новый вентилятор, а этот все равно собирался списывать. Да и стул не очень жалко: все равно он скоро поломается. А может, лучше взять новый вентилятор и старое кресло?

– Нет, из кресла не получится. Нужен старый вентилятор и новый стул.

Сделали шефу летательный аппарат.

Проверили – работает превосходно. Полетели к Главному.

Главный сразу же заинтересовался моей машиной. Он долго крутил ее в руках и удивленно цокал языком.

– И летает?

– Ну вы же сами видели!

– А ну-ка, покажи-ка еще!

Ну мы и показали – в этом кабинете было где развернуться! Мы летали сначала на животе, потом боком, потом на спине, потом перешли на всякие пируэты. А под конец я так разошелся, что даже сделал мертвую петлю!

– Интересно, на каком же принципе она работает? – сказал Главный задумчиво и погрузился в формулы.

Он писал какие-то уравнения, что-то дифференцировал, потом интегрировал, потом снова дифференцировал. Часа через два он заключил:

– А ведь она не может летать!

Мы растерялись:

– Как... не может?

Он показал нам свои уравнения. Да, по всем законам естествознания моя машина не должна была летать.

– Но ведь она все-таки летает! – сказал я.

Главного удивила моя настойчивость.

– Она не может летать, – сказал он строго. – Ведь это же я научно доказываю!

Я неуверенно нажал кнопку – аппарат не работал.

Возвращались мы пешком.

– Ну, ладно, – сказал шеф, – вентиляторы были довольно старые, я их, так и быть, спишу. А вот стоимость стульев – с тебя вычту.

Сейчас на этих машинах летают дома мои близнецы. Я пытаюсь доказать им, что это противоречит всем законам физики. Но они не понимают – они ведь еще не знают этих законов.

Пока не знают...

Прекословие Людмилы

Третье письмо

Саша, милый!

Мне очень трудно тебе писать. И вообще трудно, и сейчас. К тому же, я только три часа назад получила твое письмо, а я не люблю отвечать в тот же день; потому что по опыту знаю, что лучше подождать пока все не уляжется, успокоится в душе, прояснится, "поймется" правильно – короче, считаю, что "нужно сосчитать до пятидесяти". Но я не знаю, как будет со временем завтра и послезавтра, поэтому пишу сегодня.

Наша с тобой переписка напоминает странную перебранку, совсем не желая того, мы оба, и ты, и я, все время обижаем друг друга. По-моему, тут две причины. С одной стороны, я сама виновата, ты сейчас (хотя и сам, может быть, не замечаешь этого) как натянутая струна – воспринимаешь все очень глубоко, резко, а я... В общем, извини. А с другой стороны, мы с тобой несем в себе два совершенно разных мира. И может быть, как мир не может проникнуть в антимир, так и мы не в состоянии проникнуть (понимая) в мир, жизнь и душу другого, и при всем нашем старании только искры летят.

И все же... Хочу сделать еще одну попытку. Расскажу еще немного о моих сегодняшних взглядах на жизнь и на любовь, о том, что у меня есть и чего бы мне хотелось.

Во-первых, сейчас я не стану утверждать, что в жизни любят только один раз. Возьмем героиню нашего "рассказа" (к которому ты, кстати, как я и предполагала, не мог придумать конца – как и я). Это обыкновенная женщина – и слабая, и сильная. Иногда ей кажется, что она не могла бы жить без сильного плеча, ей бы хотелось, чтобы рядом был сильный и нежный, добрый и ласковый человек, который бы решал все сложные вопросы, прорубал бы ей дорогу в лесу жизни, отводя своими руками ветки, застилающие эту дорогу, те ветки, которые могли бы ее жестоко исхлестать. Если бы был такой человек, и если бы он пронес ее через жизнь на руках! И вот она убеждена иногда, что не будь рядом такого человека, она просто не могла бы жить. У нее есть муж, и он ее защищает, но все же часть веток хлещет ее. И когда ей приходится самой защищаться, она видит, что тоже сильная, что она могла бы пройти и сама по той же дороге.

Подпись: Кто не любит одиночества – тот не любит свободы. А. Шопенгауэр Но любая дорога во сто крат краше, если рядом есть другое существо – то ли то, для которого ты расчищаешь дорогу, то ли то, которое делает это для тебя. Для этого и существует на свете любовь. Одинокие люди – самые несчастные на свете.

И еще есть на свете страсть. Она бывает завершением любви, а бывает сама по себе. В первом случае удовлетворение страсти – праздник любви, ее высшее проявление, а во втором... Мне трудно судить точно, но мне кажется, что это – просто возможность на время уйти от забот жизни, сойти на время с дороги, чтобы отлежаться под кустом, отдохнуть, забыть о тяготах пути, собраться, наконец, с силами, чтобы можно было идти дальше, но, к сожалению, снова одному...

Жизнь, как она есть... как она пить, как она спать?.. Sic! Идеальная любовь не существует – как все абсолютное в природе...

В нашем рассказе сталкиваются два человека – мужчина и женщина. Мужчина (хотя я могу ошибаться) считает, что жизнь – это второе (то есть когда по жизни шагаешь один, часто отдыхая, удовлетворяя свои страсти), а женщина – первое (т. е. для нее жизнь – это, прежде всего любовь, а все остальное – рядом, как фон для любви, как музыка для песни; страсть для нее – как завершение любви), и другое она понять, кажется, даже не в состоянии. Точнее – не то, чтобы понять, просто она иначе не может, все другое оставило бы в ее душе глубокую рану – как частица антимира, проникнув в мир, вызвала бы аннигиляцию, уничтожив кусочек мира. А такие раны не заживают.

Что еще о героине (о герое ты лучше напишешь сам)? Она любит своего мужа. Действительно любит. Потом она встретила и полюбила другого человека. И хотя этот момент в рассказе уже описан, я добавлю еще несколько слов, раз уж ты требуешь разъяснений. Юрий (так его зовут) оказался совсем другим, чем муж. Он был необычайно добрым, очень ласковым, очень нежным, очень заботливым и, к тому же – все понимающим и все прощающим. За те три месяца, которые они провели вместе, он не сказал ей ни одного грубого слова, ни разу ее не упрекнул ни в чем, хотя порой она была довольно жестокой с ним, ни разу не взглянул на нее с упреком. Он любил ее и отдавал ей всего себя, ничего не требуя взамен.

Подпись: Из жизни голубей?! Однажды она была в больнице (нашей героине пришлось делать прозаическое дуоденальное зондирование), так он просидел все четыре часа под дверями манипуляционного кабинета (хотя с нею попрощался), все время расспрашивая сестер о том, "как там дела", а те придумывали ему работу – то посылали за минеральной водой, то за сахаром – чтобы они могли приготовить для нее чай. Когда медсестры сказали ей, что у нее очень заботливый "муж", она от неожиданности чуть не потеряла сознание. Потом он заботливо ее кормил и повел домой отдыхать.

Он носил в своем портфеле еще запасной плащ – для нее, на случай дождя, потому что она часто свой забывала. Во время проливных дождей он поджидал ее утром на улице, чтобы она не шла к автобусу, чтобы поймать такси (сам при этом ужасно промокал) и отвезти ее так, чтобы она осталась сухой и не простудилась. Он ее любил и постоянно хотел – так, как хочет обычно мужчина женщину. Он говорил ей об этом очень редко, просто так, ничего не требуя, но она и сама это видела – женщины это всегда и сами знают. Может быть, в этом она и была жестокой.

Впрочем, ведь она его тоже полюбила, и то самое, что мы называем страстью, овладело и ею. И в этом смысле она была жестокой и по отношению к себе. Но в тот период жизни она еще не могла перебороть свои убеждения в том, что этого делать нельзя. Это пришло потом, позже, когда они расстались, и она поняла, что нечто большое и красивое ушло из ее жизни навсегда, и чувствовала себя глубоко несчастной, жалела о своем проклятом воспитании и упрямом характере.

Так она мучилась два года. Потом боль прошла. А любовь? Любовь, должно быть, осталась, кажется, именно это тебя интересует. Как бы она поступила, если бы они встретились? Наверно, она отдала бы ему всю себя. И, тем не менее, когда он позвал...

Она могла приехать к нему дня на три-четыре. Он сказал, что будет ее ждать, и они на все эти дни уедут в лес, к речке (у него есть машина, палатка и все, что надо), и, действительно, четыре дня подряд он приезжал на вокзал к ее поезду, но она не приехала. Вместо этого она сидела в чужом провинциальном городе и... Почему она не поехала? Боялась, что снова вернется боль? Может быть. Я не знаю этого, и она тоже не знает.

В провинциальном городе она познакомилась с другим мужчиной – героем нашего рассказа. И что же? Эта "пуританка", эта "недотрога" на второй или третий день уже целуется с новым знакомым! Может быть, она прячется за ним от своей любви? Или он ее покорил чем-то с первого взгляда? Не знаю. Скорее всего, и то, и другое. Дальше я рассказывать не буду. Дальше ты знаешь.

Вот только несколько слов о "программе". Там, где есть любовь (л ю б о в ь, а не страсть!), "программе" не может быть места. Любовь всегда постоит за себя, она всегда сама найдет нужные слова – простые и глубокие, она проникнет в душу и без слов, она проявится во всем – во взгляде, в отношении, в заботе о любимом, в тысячах разных мелочей, и ей нет нужды прибегать к опыту и говорить то, что "должно подействовать". Там, где есть любовь, страсть (а страсть всегда сопутствует любви – что поделаешь?) отодвигается на второй план. Там, где есть любовь, не может быть места опыту.

А куда о н денется?

Но когда есть только страсть (кстати, в это время предмет страсти кажется весьма желаемым объектом, и нам даже кажется, что мы имеем право говорить о любви. Но так ли это?), тогда, конечно, использовать программу – в самый раз. И опыт прошлых лет здесь – кстати.

Саша, возьми свои эмоции в руки и рассуди честно и справедливо. Где, ну где в твоем внутреннем отношении ко мне есть то, что можно назвать любовью (пусть в моем понимании этого слова)? Вот ты говоришь, что я ничему не верю, все твои слова выворачиваю наизнанку. Но как я могу верить в то, во что и ты не веришь? И зачем это тебе нужно? Ведь ты и сам не можешь придумать конца рассказу.

А насчет твоих стихов ты не прав. Это далеко не та история, которая, по твоему анекдоту, была на армянском радио: "Какой народ самый умный?" – "Спасибо за комплимент!". На мою оценку стихов тот факт, что они посвящены мне, вряд ли сыграл такую заметную роль. Стихи мне посвящали и раньше. А Юра, бывало, первое время исписывал в письмах все страницы рифмованными строками. Саша, у тебя не "убогое подражание"! Зачем ты так? Чтобы решить наш спор, пошли их в "Аврору", это очень интеллигентный журнал, пожалуй, самый интеллигентный у нас, и посмотрим, какую рецензию они тебе пришлют.

Из миниатюр хороши: прогулка по хлебному полю – похлебка, та же прогулка со спиртным – буханка; фразы: "Гости, как дети малые – за ними глаз да глаз: все в рот тянут!" – "Если ласточки низко летают – это к дождю, а если низко поют, то это вороны"…

Тогда все строки о любви неискренни?

О моем пожелании. Ты его не понял, не мог понять, потому что никогда не переживал любви, не знаешь ее по-настоящему. Когда любишь – все другое исчезает, ничему другому в жизни нет места. Е с л и л ю б и шь ж е н щ и н у – н е т м е с т а л и т е р а т у р е.

Здесь – не спорь. Вот я тебе и пожелала любить литературу, как женщину. Но тогда тебе, действительно, придется забыть о женщинах н а с т о я щ и х, но зато это совсем не относится к тем чувствам, которые называются страстью. Т а к ты можешь "влюбляться" сто раз, это только будет отнимать немного времени – не более.

Но знаешь, Саша, вот сейчас мне хочется пожелать тебе хоть один раз влюбиться по-настоящему, испытать это прекрасное чувство. Конечно, оно на время сломало бы тебя, оглушило, но зато здорово промыло бы твою душу. Если бы ты знал, как любовь очищает, смягчает душу!

Кончаю. Всего хорошего. Целую. Люда.

Я очень рада твоим письмам. Но – ведь у меня еще страница!.. Сейчас прочту, что "написалось", и если о чем захочу добавить – допишу.

Парадокс женской "любви"? Три связанные веревочки! И ведь о н и их раскладывают!!

Ничего не буду дописывать. По-моему, все достаточно ясно. Если, что – не обижайся, право, не обижайся, лучше спроси – я все разъясню. Знай, что я тебя уважаю, преклоняюсь перед твоим поэтическим даром, я т е б я л ю б л ю (и не как брата, и не как друга, хотя и не как "иначе", а вернее – все вместе, и "иначе" т о ж е н е м н о г о е с т ь – ведь, что врать, мне было хорошо с тобой, и я помню об этом, и помню твои руки и глаза). Я вижу, что сама во всем запуталась, пытаюсь разложить три связанные веревочки на разные дороги. И мне кажется, что это получается. Но, может быть, только – кажется?

Пиши. Целую.

Пожалуйста, не испытывай на мне своих программ. Предоставь все дело времени. Разберись сам в себе. Не смущай свою душу и мою. Никогда ничего не пиши мне такого, что не идет из сердца... Люда.

Четвертое письмо

Милый Саша!

Отдыхаю в Пицунде с сыном. Все исчезло: работа, заботы, болезни, всякие неурядицы (и любовные переживания тоже). Остались только покой и отдых. У нас здесь три семьи, все время проводим вместе. Но я бы сменила всех на одного тебя, если бы ты вел себя хорошо.

Твое письмо взяла с собой, хочу попытаться понять тебя. Несколько раз перечитала, особенно твою тираду насчет программы. Неужели можно всерьез нести такую ахинею?! "И если он к благородной (?!) цели стремится средствами, испытанными ранее – не вижу в этом ничего предосудительного: уговаривают же ребенка есть, спать, фотографироваться, обманывая "птичкой" и прочими средствами". Чушь, годная только для рубрики "Нарочно не придумаешь". Пошли туда. Впрочем, если заменить в твоем рассуждении слова "любовь" на слова "страсть", а далее все принимать за чистую монету, то тогда это воспринимается за своеобразное "кредо" жизни. Жуть!

Господи! До чего же мы все-таки с тобой разные!

Специально для тебя написала "И так бывает". Хотелось бы, чтобы ты все-таки когда-нибудь "влип" по-настоящему, чтобы сам когда-нибудь смог оценить всю чудовищность своих действий и своих слов (с позиций любящего). Только меня – уволь. Я не хочу быть твоей "фасолиной". И не хочу быть твоим "листком" – их и без меня хватает в твоей жизни.

Я вот там добавила слова – "с позиций любящего", но точнее будет: "с позиций з н а ю щ е г о, что такое любовь" (а не страсть, разумеется).

Уже повезло!

Не обижайся. Может быть, когда-нибудь (если тебе повезет) ты поймешь, что я права.

Пиши. Целую. Люда.

Р.S. Мужу посылаю телеграф-СОС: "Сторублируй"!

P. S. P. S. Кто-то сказал: мы получаем деньги не за труд, а за трудности, с которыми их получаем! А в каждой шутке есть доля… шутки!

И так бывает

Луч солнца был нежен, ласков и настойчив. Маленькая фасолина старалась оставаться холодной и замкнутой, но его мягкие прикосновения ласкали ее, ничуть не оскорбляя достоинства, его теплые слова и поцелуи проникали в самое сердце, и она вдруг с удивлением обнаружила, что с трудом расстается с ним по вечерам, а потом ждет, не дождется, когда он вновь появится утром, примет ее в свои ласковые объятия и осыплет всю своими нежными поцелуями.

– О как я люблю тебя! – шептал он ей. – Как бы мне хотелось, чтобы ты вся-вся была моей, раскрылась для меня!

– Я люблю тебя! – отвечала фасолина. – Я тебя очень, очень

люблю! Но я не могу, я не должна этого делать!

– Родная моя! – шептал он. – Фасолинка моя, любовь моя единственная! Я так счастлив и мне очень хорошо с тобой! Мне и т а к хорошо с тобой! Мне никогда не было так хорошо, я никогда не чувствовал ничего подобного и даже не знал, что может быть такое. Я никогда не предполагал, что может быть такая любовь, что может быть так хорошо. Мне постоянно хочется тебя. О, если бы ты могла быть моей! Потом мы пожалеем о своей сдержанности!

– Любимый, родной, дорогой, хороший мой! – отвечала она. – Я знаю, что мы пожалеем, но все равно, мы не должны этого делать!

Три месяца их нежной и чистой любви пролетели, как сон. А потом судьба разлучила их и разлучила навсегда.

Фасолина оказалась в холодной земле. Луч солнца не мог пробиться к ней – он должен был жить в другом мире, он только мог пересылать ей свои теплые приветы. Они оба мучились из-за разлуки, но фасолина, может быть, мучилась больше, а может быть, и не больше. Кто знает? Она думала о том, что теперь в ее жизни никогда не будет счастья, что зачем она была такой глупой, зачем она не отдалась своей любви, зачем она не сгорела в объятиях любимого?

А потом пошел дождь. Большая жизнерадостная капля, радуясь тому, что существует и летит, мчалась к земле, отражая в себе всю прелесть окружающего бытия. Она коснулась бархатного нежно-зеленого листочка и замерла от переполнившего ее чувства. "Я люблю тебя!" – сказала капля и нежно поцеловала листочек. Листочек затрепетал. Это был совсем еще молоденький листочек, юный и наивный, и он впервые слышал такие слова.

Капля задержалась на листке, она ласкала его, но она знала, что ее путь лежит дальше, и они должны расстаться. Конечно, она могла бы и остаться и прожить свою жизнь до конца с листком, но ее тянуло к неизведанному. Расставание было горьким.

– Хочу тебя! – шептала капля.

– Возьми меня, я весь твой! – трепетал листок.

Собрав всю свою волю, капля отказалась принять этот величайший дар и... полетела дальше. А нежный листочек отдался первой же следующей капле. Когда наша капля узнала об этом, ей стало горько и обидно. Она тогда еще не знала, что самый длинный (и самый нежный, самый счастливый) путь от любви и первой зародившейся страсти до удовлетворения этой страсти – это путь первой любви. А другие, если они будут, идут уже по проторенной дорожке, им легче и... может, слишком легко... так, что и любви не остается.

– Так вот они какие! – воскликнула наша капля и упала на другой листок с полной решимостью идти до конца.

На другом листке были следы капель, прошедших по нему раньше, но он был зеленым и упругим, он знал любовь и томно отдавался ласкам. Капля познала прелесть удовлетворенной страсти и, и горячо поцеловав листок на прощанье, покатилась дальше. Так она катилась с листка на листок, любя всех и не любя никого, уверенная, что другой любви нет и не может быть на свете.

– Хочу тебя! – говорила она каждому новому листку и, чаще всего, этого было достаточно. В тех же случаях, когда листок при этих словах не отдавался ей, она добавляла:

– Люблю тебя, родной мой, хороший! Как хорошо, что я тебя встретила! – и эти слова действовали всегда, так что наша капля уверовала в их магическую силу и заучила, как программу любви.

А потом, оставив большую часть своего "я" по разным листкам, капля попала на землю и, просочившись сквозь трещину, очутилась рядом с фасолиной.

– Хочу тебя! – привычно сказала капля и заключила фасолину в свои объятия, из которых та с большим трудом вырвалась.

– Люблю тебя!.. – сказала капля и снова потянулась к фасолине.

– Но я не люблю тебя! – удивилась фасолина.

Капля задумалась. Фасолина была толстой и круглой и тем отличалась от широких и тонких податливых листков, которых капля привыкла любить, и в этом смысле она казалась ей неинтересной. Но, с другой стороны, у фасолины была гладкая белая приятная кожица. И потом она держалась так недоступно, а капля не привыкла отступать. И капля перешла в длительную осаду.

Она шептала фасолине те слова – "родная", "хорошая" и пр., – которые, она знала по опыту, должны были подействовать. Изредка она касалась фасолины легким поцелуем, и эти при-косновения и слова согревали фасолину, хотя она и знала, что сама капля холодна внутри. Фасолине было уже хорошо от того, что она не одинока, что есть с кем говорить, раскрыть свою душу, рассказать о своей любви, о которой раньше она никогда никому не смела говорить. Капля же столько в жизни видела, столько знала! В ее богатой впечатлениями душе обычный мир отражался красивой сказкой, с нею было интересно.

Капля все разглядывала фасолину, уже развернув в полную силу свою испытанную программу любви, все еще сомневалась: а стоит ли фасолина этих усилий? Может, она не так уж хороша? И что в ней особенного?

Эти странные сомнения не давали ей покоя. Но, сомневаясь, она, на всякий случай, шептала привычные слова любви.

Фасолина вдруг обнаружила, что вся она со всех сторон окружена, что капля обхватила ее и крепко сжимает в своих объятиях, и, главное, – ей это приятно, ей хорошо и покойно. И она отдалась новой любви со всей накопившейся страстью.

Капля, просачивалась своими молекулами в глубь ее тела, и наконец фасолина, разбухнув и размякнув от неги и ласки, раскрылась! Это был настоящий праздник любви. Индивидуальность капли исчезла в этой любви так же, как и индивидуальность фасолины: теперь уже они представляли одно целое. Капля забыла о том, что ей хотелось ранее, чтобы любовь с фасолиной была только эпизодом в ее жизни, она забыла о себе так же, как и фасолина о себе: они теперь говорили и чувствовали только – "мы". Капле теперь ничего не нужно было, кроме фасолины и их любви – единственного настоящего чуда жизни.

Она поняла это и оценила, как редкое счастье, которое не всем дано, которое могло пройти мимо нее, и она могла бы даже не узнать о том, что т а к м о ж е т б ы т ь.

А вот если бы капля с самого начала знала, что так закончится, разве бы она пошла на это? Нет, конечно.

Капли! Б у д ь т е о с т о р о ж н ы!

Горькословие

Между тем, жизнь "химика" Сарычева состояла не только и не столько из эпистолярной полемики с любимой или простого следования ее литсоветам. Он зачастил в областную библиотеку (имени, конечно, Н. К. Крупской), добрался до серьезных книг по литературоведению и стихосложению, перечитывал собрания сочинений русских поэтов. Предстояло многое по-райкински успеть – "и чужие написать, и свои прочитать"…

Когда нашел О. Вейнингера, о философии которого раньше не догадывался, а сейчас был почти во всем с ним согласен, то обрадовался, что личность Людмилы не укладывается в характеристику, описанную австрийским вундеркиндом: "Женщина не ощущает никакого стремления к объективной истине – в этом причина ее несерьезности, ее равнодушного отношения к мыслям. Есть много писательниц, но нет ни единой мысли в их произведениях, а отсутствие у них любви к истине (объективной) делает то, что они даже заимствовать чужие мысли считают делом, не стоящим труда". Женщине больше пристала роль музы, нежели творца? Людмила доказала, что может быть и в той, и в другой роли.

Изредка получал письма из дома. Жена Зинаида скупо писала об успехах детей: Гена учился на первом курсе Славянского транспортного техникума и жил у сестры Сан Саныча, младший Андрей – в первом классе подшефной депо школы. И вдруг свалилось на его головушку письмо Луизы Ивановны Когутаревой.

Первое письмо Луизы

Здравствуйте, Александрович!

Понимаю, что мое письмо не принесет Вам радости, но и молчать не могу.

Известно ли Вам, что Когутарев В. И. живет с Вашей женой и что они должны через месяц выезжать? Не знаю, куда именно. Зина меняет квартиру, подыскала и ему работу там.

Что Вы намерены делать, напишите. Для меня это очень неприятно. Прошу Вас, ответьте мне. До свидания.

С уважением Л. И.

* * *

Что он намерен делать? Что? Александр не знал. После работы отправился на переговорный пункт. После приветствия задал жене вопрос:

– Куда и с кем ты выезжаешь?

– Тебе что-то сказали? Ты веришь?

– Написали… – ответил он, уже не по словам, а по тембру голоса понимая, что ни горького признания, ни облегчительного отрицания не будет, и малодушно заторопился. – Я верю, поверю тому, что т ы напишешь… Жду письма. Пока. Целую Гену, Андрея. Будьте здоровы.

Здесь же написал ответ Луизе на школу, где она работала завучем, и несколько строк маме, которая жила в Пропасной, с просьбой узнать, правда ли то, что сообщают о Хватовском адюльтере.

Вот когда Александр принял многие положения вейнингеровской "Психологии женщины". И то, что единственное стремление женщины – к совокуплению, а в непродуктивном периоде жизни – к сводничеству. И то, что она во всем лжива. И то, что для нее не важна фамилия. И то, что для нее не важна история, прошлое. Как это точно перекликалось с известным бунинским: "Разлюбила, и стал ей чужим: ведь у женщины прошлого нет"...

Вот настало время и ему выбирать: или знать, или любить...

Сан Саныч подменял кого-то из машинистов, когда из будки увидел, что среди штабелей кирпича пробирается по стройплощадке мама. "Постой, паровоз, не стучите колеса!.." Не стучи сердце, до которого дошло: если она, больная, в свои шестьдесят пять, отправилась в дорогу, значит, решила, что сыну еще хуже, хочет утешить, и все правда. Подробностей мама или не знала, или не хотела о них говорить, да и ему было неприятно расспрашивать. В тот же день Александрович проводил ее в обратный путь.

Перед прощанием на перроне мама дала ему два конверта:

– Вот два Зинкины письма, которые нашла Луиза Ивановна у своего мужа. А это записка твоего Генки, которому я немного рассказала, когда он в воскресенье приезжал из техникума.

Два любовных письма

1. Здравствуй, Витя!

Не могу больше ждать и решила написать, я, когда пишу тебе, то кажется, что разговариваю. Не знаю, как ты переносишь этот вынужденный карантин, – я очень трудно. Как виделись в воскресенье утром, вот и все, а то все мимолетно, и то ты как-то смотришь на меня отчужденно. А вчера, когда я появилась на вокзале, ты даже отошел от окна, я поняла так, будто хотел спрятаться, объяснишь мне в письменной форме.

Я знаю, Витя, у тебя там неприятности по работе, и не меньше тебя все это переживаю. Все бумаги, которые там на тебя пишут, я перечитала и не пойму, что с тобой случилось. Ты же всегда такой собранный, внимательный, а там на тебя такое проверяющие пишут, предписывают шефу принять самые строгие меры, я совсем испугалась за тебя. Ты мне все объяснишь, чем все кончилось, а то я неспокойная.

Витечка! Мой хороший, о том, как я скучаю по тебе, даже не скажешь. Но такая обстановка сложилась. Живу только надеждой увидеть, услышать твой голос, а ты, мне кажется, звонил однажды, но не состоялся разговор. А в депо вижу тебя очень мало, где пропадаешь?

Ну, как хочешь, можешь прятаться, можешь не говорить со мной, все равно люблю тебя больше всего на свете. Жду каждую минуту, чтоб увидеть хоть издали.

Целую тебя, твоя самая, самая!

2. Мой Витя!

Сразу пишу в этот вечер, когда получила объяснение.

Заинька мой родной, о чем ты говоришь? Ты же знаешь уже хорошо, что для меня важно, а что нет.

Сегодня у меня были "хлопцы", если их можно так назвать: Крайтеменко, председатель колхоза "Большевик" какой-то Илья лет 38 и еще один дядя неизвестного возраста. Выпили и поговорили, а потом все разъехались, обещали меня приглашать на праздники, но на кой "лядь" они мне нужны, если у меня есть "мой Витя". Я буду ждать тебя, пусть кто угодно мне обещает золотые горы, пусть мир опрокинется, пусть царь-король приедет в Хватово, и все же я тебя люблю, моего самого хорошего, самого родного, самого единственного. И пусть земной шар приостановит свое вращение, все равно я тебя люблю больше всего на свете, и перед моей любовью остановится любая звезда, и ты не сможешь устоять от моих чар.

Витя! Я не прошу от тебя невозможного. Будь человеком! И знай, что есть на свете маленький человек, который тебя любит больше всех на свете!

Целую тебя, твоя З.!

Записка Гены

Папа! Не знаю, с кем будет жить моя мама, но я остаюсь с тобой. Держись, будь здоров. Целую. Гена.

Второе письмо Луизы

Через неделю пришел ответ от Когутаревой:

Здравствуйте, Александрович!

Не знаю, приезжать Вам или нет, смотрите сами. Мне Вы не поможете, а вот, чтобы свои интересы защитить, может быть, надо.

Связь их началась давно, у меня были ее письма, сочиненные еще, когда Вы были дома, но попали ко мне в ноябре, из которых ясно, что мы сидели за столом вместе и не знали, что они любовники. Я их передала Вам через Прасковью Аверьяновну. Наверно, Вы уже прочитали. Я догадывалась, грозила, что расскажу Вам, он просил не говорить, обвинял ее и Ваше якобы равнодушное отношение к ней, и т. п.

После Вашего ухода началась открытая связь. Он то наглел, то умолял его простить, что все это не серьезно, по пьянке он попал туда. Беседовала я с ней в парткоме. Она отрицала все. Вызывали ее начальник, Рогозин и Сердюк по требованию руководства дороги, упрекали, что Вы в беде, а она не горюет. После этого она уехала в отпуск. По возвращении – та же история.

Подпись: Когут! Моя фамилия не от "Сара", а от "сарыч" – птицы сем. ястребиных! Сейчас он чувствует себя прекрасно: она заявила, что Александрович не против, дает развод, и Когутарев требует развода. Я пока не даю, нам надо что-то сделать, чтобы воздать им по заслугам, а что? Вот квартиру Вы напрасно ей отдали. Ведь это много для них. Когутарев радуется (извините, что не приятно, но пишу, как есть: "Мы с Зиной первого еврея обманули"), что так легко все досталось (ковры и пр.).

Вчера он хвалился, что приехала ее мать, дала согласие, чтобы "сходиться нам".

Очень многое могла бы Вам сообщить Рая, она много усилий приложила, чтобы ее образумить, стыдила, упрекала, но все напрасно. Дня через три он идет в отпуск, и больше к нам не вернется. Я очень устала за эти полтора года, жажду уже покоя. Недавно беседовала с ней по телефону, она все отрицает, видно Вы ей испортили настроение, она чего-то испугалась. Наверное, боится Вас. После 9 сентября, если хотите, позвоните мне. А сегодня у нас с ним раздел имущества. Дописываю и иду домой в этот ад.

До свидания. С уважением. Луиза.

* * *

Да, попала Луиза. Как Муму на "Титаник"! Впрочем, он тоже, как в Сказке о рыбаке и рыбке: "Хочу, чтоб все было". – "Иди, успокойся, у тебя все было"! Было честное имя, семья, жена, дети, работа, партия, друзья… Это и все другое – было.

Сейчас Сарычев много работал. После работы читал, учился версификаторству, писал стихи. Правил написанное раньше. Вспоминал.

Русокосую Зину и ее чернокудрую сестру с мужем, как вновь прибывших молодых специалистов, представлял производственному совещанию начальник депо. Саша дурачился в окружении таких же молодых машинистов, которые, конечно, разговаривали среди женщин о работе, а на работе – о женщинах. Он как раз должен быть отвечать на вопрос, скоро ли будет жениться, когда увидел новых девчат.

– Через два месяца!

– На ком? – недоверчиво хмыкнули хлопцы.

– А на той! – указал на Зину.

– Ты что, их знаешь?

– Сейчас познакомимся…

На выходе из красного уголка и познакомились. Молодожены Стасик и Вера Рыжие снимали квартиру через три улицы от депо, с ними жила и Зина. Сестры под баянный аккомпанемент Стасика пели: "Осенний лист, такой нарядный, ко мне в окошко залетел. А мой хороший, ненаглядный и заглянуть не захотел". Все вместе хохотали, импровизируя вокруг Прони Прокоповны Сирко, Химки и Голохвастова из "За двумя зайцами".

Саша хотел и с удовольствием заглядывал. Хотя у Зинки уже не было того, чем должна гордиться девушка. Но много было и хорошего, например, во время отъезда Веры и Стасика к родителям, на их ложе много часов истощали свои ненасытные тела. Сумасшествие в легкой форме. Теперь и вспоминать не хотелось.

Месяца через полтора Зинаида сказала о своей беременности. Но, дескать, аборта она не выдержит – слабое сердце. И Саша надел выходную шинель, пригласил невесту в плохо побеленный домик горсовета, заплатил неопрятной тетке 15 рублей, они расписались в амбарной книге и получили свидетельство о браке. Хотя это было не браком, а вполне высококачественным чувством его ответственности за все, что делал. В тот же вечер перенесли ее чемодан с двумя ситцевыми платьями и подобными тряпочками в комнатку, где с матерью жил Саша…

Но вот у него в руках, наконец, присланное –

Письмо Зины

Саша!

Я каждый день собираюсь тебе писать, и у меня не хватает мужества на это, ведь это будет очень неприятное признание.

Я чувствую вину перед тобой, и мне очень стыдно, что я так поступила, но иначе я уже не могу. Поверь, мне очень не хотелось делать тебе больно в этот период, когда ты в беде, и я все делала, чтобы облегчить твою участь, как только с тобой это случилось, это ты не сможешь отрицать. И мне хотелось вот эту развязку оттянуть до твоего освобождения, тогда бы я могла сказать тебе прямо и не считать, что я поступила непорядочно, но раз люди помогли тебе узнать это раньше, я должна сказать правду.

Может, эта женщина, которая тебе писала, отнеслась предвзято и написала много того, чего и не было, это для тебя уже не имеет значения. Но факт, что это было и есть, что мои отношения с Виктором зашли так далеко, что мы решили быть вместе, это правда.

Я все время это оттягиваю, хотя он все время настаивал ускорить это, хотелось быть перед тобой лучше, чем сейчас ты считаешь. А мне бы этого не хотелось. Но раз так случилось, прошу простить меня за все, но я не могу жить без этого человека и думаю, что все у меня будет хорошо, и детей своих я не обижу, и в обиду не дам. Я детям отдаю все, что могу, и поверь, что обижены они не будут.

Если любовь кончилась, она и не начиналась…

Приезжай, я думаю, мы все решим на добровольных началах.

Ну, вот и все, я даже не знаю, что еще можно сказать?

Что явилось тому причиной, что я так поступила, объяснить сразу нельзя, ведь это не за один день все накапливалось, а жили мы, можно сказать, между собой неважно. Или мы разные люди, или просто не поняли друг друга. Я материальную сторону в счет не беру, ты был хорошим хозяином и обеспечивал семью, как положено, но ведь не хлебом единым сыт человек, а отношения у нас были не такие, как в других семьях.

Изменяют тому, кого не могут изменить…

Ну, я не хочу вдаваться в историю, ты все это сам знаешь не хуже меня. Может, и я в чем-то к тебе не так относилась, но поверь, я всегда старалась, чтобы в нашем доме был мир и лад.

Ну, вот и все.

До свидания. Зина.

* * *

Кроме потери любимой работы и свободы, вот пришла и эта потеря. Александр обратился к начальнику комендатуры с просьбой дать краткий отпуск. Относились к нему здесь уважительно, он был членом Совета коллектива. Председателем быть отказался, а отвечал за культмассовую работу и уже успел организовать два выступления артистов и вечер поэзии. Отпуск ему разрешили, и Сан Саныч позвонил домой: "Я еду, приготовь, заберу свои вещи".

Зина при встрече всплакнула, скорее лицемерно, чем искренне. Но Александр, уже определив линию почти механического поведения, не разрешил себе ответить даже сочувствием, и жена с облегчением включилась в намеченные действия. Он собрал свои документы, записи, одежду, обувь в узлы и чемоданы, чтобы перевезти к матери. Она собрала на стол, поставила бутылку водки. Пить он не стал. После еды написал проект раздела имущества. Она прочитала и согласилась, признав справедливость документа, после чего написала такой же список своей рукой ему. Поставили подписи.

– Кто утвердит?

– Давай попросим депутата райсовета.

– Хорошо, кто это у нас?

– Председатель исполкома Ладунский.

– Завтра с утра пойдем к нему.

– А квартира?

– А что квартира? Она государственная. Пусть будет тебе с малым Андреем, а мне, буду работать, дадут, и Гене дадут жилье там, куда направят после техникума.

– Исполком не разрешает мне ее обменивать.

– Я скажу, чтобы разрешили.

Потом сели писать: она – заявление на развод, он – согласие на это.

– Как сформулировать насчет детей?

– Вот записка Гены, он имеет право и решил быть со мной. Андрей – с тобой, ему только восемь, его мнение юридически недействительно. Все. Спокойной ночи.

На другой день они отдали заявления в нарсуд, депутат подписал условия раздела имущества. Но на слова Александра о том, что надо бы разрешить жене обмен квартиры на другую, Ладунский попросил Зинаиду выйти, и стал горячо уговаривать, не делать этой глупости:

– Она настрополилась тикать от стыда куда-то, а ты ей, дурачок, помогаешь!

Конечно, он был и прав, и право имел так с Сан Санычем говорить: они симпатизировали друг другу после прошлогоднего Первомая, когда встречались мужской компанией без галстуков с водочкой и полевой закуской на лоне природы. Но Александр неуступчиво возразил:

– Все, брат, решено. Не хочу, чтобы мой сын мыкался по углам, малыш-то Андрей с ними остается. Обо мне не беспокойся: была бы шея, а хомут найдется. Все впереди. А эти… пусть исчезают!

Заставить себя встретиться с Луизой Ивановной Александр так и не смог: очень уж это смахивало на утешительный матч тех, кто проиграл полуфиналы, за 3–4 место. Когда вернулся в Сумы, получил от нее еще одно письмо, которое никакой нужной информации не содержало. Но все же характеристику действующих и посторонних лиц дополняло.

Третье письмо Луизы

Здравствуйте, Александрович!

Хочу поделиться нашими новостями.

Когутарев подал заявление на расчет, снимается с учета. Было партбюро, где не столько его, сколько меня журили за позднее заявление. Ну и бюрократ Рогозин, словно он впервые слышит об этом, ходил с завязанными глазами, не видел, что творится рядом с ним. Поняла окончательно, что все мои заявления во все инстанции были гласом вопиющего в пустыне. Вынесли выговор и все, так как он рассчитывается и пр., пр. Все чепуха, только перенервничала, дала ему еще раз продемонстрировать, что якобы я хочу примирения. Пришла домой – повестка в суд на беседу, но я решила – довольно бесед и попросила судью ускорить процесс, т. к. примирение уже бессмысленно.

21-го октября был суд, нас развели. Когутарев подтвердил, что он два года живет с этой женщиной и это его семья, с которой он уезжает на новое место жительства. Есть сведения, что он вчера с решением бюро был в райкоме, но его не сняли с учета. Первый сам будет заниматься этим делом.

Теперь о ней. Когутарев сразу же в понедельник возвратился к ней и приглашал друзей на новоселье. Говорили, что после Вашего согласия квартиру ей разрешили обменивать, выезжают они в Ставропольский край.

Доходят слухи, что там каждый день веселье (пир во время чумы). Она в своем репертуаре: "Ах, снег, снежок, белая метелица, напилась, нае.лась, аж самой не верится!" А он жаловался мне, что нет денег платить за суд, долги и надо в дорогу. Я в душе ликовала, он так рассчитывал на ее большие деньги, а она, видно, выдает лишь на спиртное, не хочет оплачивать другие расходы. А может быть, теперь оплатит, так как я согласилась на развод, и у нее появилась уверенность?

Александрович, у нее деньги есть? Правда, глупый вопрос, но меня интересует, как он выйдет из положения. Если нет у нее, то он может остаться здесь, чего я не хочу, но в то же время мне приятно, что он просчитался. Смешно, правда?

Мне кажется, она из тех особ, которые привыкли жить обеспеченно за спиной мужа, а он барин, не приспособлен в быту, эгоист, вот как теперь она будет выходить из положения? Есть сведения, что она беременна, поэтому он и торопил с разводом меня. Просто не верится, что Когутарев в 46 лет будет еще раз отцом, он не из любящих отцов, он любит себя больше всех. Дети, пеленки и все прочее его раздражало. Как теперь: не работают оба, переезд? Наверно, откроют антикварную лавку?

Слухи о наших семьях ходят разные, но это потом расскажу. Не очень, правда, приятно быть предметом обсуждения. Но куда спрячешься? Иду на работу, как сквозь строй – взгляды, взгляды: любопытные, сочувствующие, злорадные. Сбежала бы, но куда? Вот так-то, герои дня!

До свидания. Луиза.

Нужнословие Людмилы

Письмо пятое

Саша, милый!

Я очень понимаю твое состояние. Воображение позволяет мне представить, что бы я чувствовала, будь на твоем месте, и мне кажется, что я бы всего этого не выдержала. Я думаю, что понимаю тебя лучше, чем кто-либо другой, потому что примерно четыре года назад обстоятельства мои на работе и дома сложились таким образом, что я чувствовала себя так, как ты сейчас. Может быть, когда-нибудь при встрече я тебе расскажу обо всем, что было (это не для письма), но было мне очень плохо. По-видимому, у меня был какой-то сдвиг в мозгах, так как я страшно не хотела жить. Мы живем на пятом этаже, и я не могла выходить на балкон, потому что представление – как я падаю и разбиваюсь, казалось мне сладостным. Потом, конечно, все это прошло, и теперь, когда я выхожу на балкон и смотрю вниз, я испытываю вполне здоровый естественный страх, но в то время меня удержало только одно: мысль о том, как тяжело будет моему сыну от того, что его мать так окончила жизнь, – все остальное было мне безразлично.

Что я вынесла из всего этого? Где-то, в каком-то рассказе я вычитала, что жизнь не бывает только белой или только черной, а бывает в полосочку, то есть плохое и хорошее чередуется. Это, конечно, правильно. Но после очень черной полосы остается рубец, и еще: почему-то в душе не вырабатывается иммунитет против ударов судьбы, а совсем наоборот – какое-то болезненное ожидание новых ударов. Когда эти удары идут очень часто, один за другим, они воспринимаются уже не так остро (тут вступают в силу защитные функции психики – наступает торможение чувств и пр.), гораздо хуже, если между ними бывают широкие белые полосы. Я, например, совершенно точно знаю, что второй раз я ничего подобного уже не выдержу, да и не стану выдерживать, и поэтому я уже ничего не боюсь.

В период черных полос у человека хоть что-то должно быть хорошее, хотя бы одно что-нибудь, одна ниточка удерживала бы его в жизни: или работа, или хобби, или любимый человек. Иначе – совсем плохо. У тебя сейчас как раз это самое "иначе". Тебе очень плохо. Но самое худшее уже позади – ведь хуже того, что было, уже ничего не может быть. Что бы ни было впереди, все может быть только лучшим.

Помнишь, я тебе гадала по руке? Ты тогда смеялся, когда я тебе сказала, что ты скоро разведешься с женой, причем не потому, что ты найдешь себе другую, а потому, что она найдет себе другого мужчину. И еще я тебе говорила, что потом у тебя в жизни не будет уже ничего очень плохого. Мне хочется еще раз посмотреть твои линии на руке.

Саша, я, конечно, не все знаю, но мне кажется (из того, что ты мне рассказывал), что развод с женой ты не должен был бы воспринимать так тяжело. Ты ее никогда не любил (точнее – давно уже не любишь) и никогда не дорожил ею по-настоящему. Мое мнение: этот развод – благо для вас обоих.

Для нее – потому что она знала, что ты ее не любишь (иначе не изменял бы ей), что не дорожишь ею. Я думаю, что все это не делало ее счастливой. Почему она жила с тобой и не разводилась раньше? Возможно, из-за маленьких детей, может, боялась остаться совсем одна – какая разница? Но в душе ей должно быть всегда хотелось отплатить тебе. Сейчас у нее появился другой.

Возможно, он более нежен с нею и более внимателен, чем ты (по крайней мере, на данном этапе, пока он еще не имеет на нее прав и добивается ее любви), а женщинам это всегда приятно. А возможно и другое – она просто хочет отплатить тебе за прошлые обиды и ей все равно к кому уйти, лишь бы показать тебе, что она и без тебя обойдется? Я лучше знаю женщин и допускаю мысль, что и такое может быть.

Я совсем не знаю твоей жены, даже не могу составить себе ее образ по твоим рассказам, но мне ее жаль, я почти уверена, что она не будет счастлива с тем человеком, которого она выбрала сейчас, и будет жалеть о тебе – можешь в этом не сомневаться.

А вот ты о ней жалеть не будешь. Никогда. Сейчас тебе тяжело не потому, что ты жалеешь о потере своей жены как любимой и дорогой женщины. Тебя угнетает мысль о том, что у тебя сейчас нет семьи. Старайся не думать об этом. Семья у тебя будет. И думаю, что лучшая.

Хочу дать тебе два совета.

Первый. Не настраивай детей против жены. В таких ситуациях и муж, и жена стараются втянуть в свои разногласия детей, стараются перетянуть их на свою сторону, стараются очернить другого. Постарайся представить себя на их месте. Допустим, твой сын поверит тебе, что его мать плохая. Ну и что? Ему будет тяжело и больно, что у него мать плохая. Чем он хуже других? У других матери ведь хорошие! Он на нее смотрит своими глазами, а не твоими. Разошлись вы из-за того, что вы плохие, или из-за того, что хорошие – ему одинаково плохо, он все равно осудит развод и не поймет. Пока еще не поймет. А убеждение, что мать у него просто нехорошая женщина – это очень тяжелый удар. Уверяю тебя, что все твои беды, суд и пр., гораздо больнее задели душу твоего старшего сына, чем твоей жены, зачем же новые беды? И тебе от того не будет легче. Постарайся заключить джентльменский договор с женой – детям ничего плохого друг о друге. Ты меня понимаешь?

Второй совет. Не спеши жениться. Семья – это не только дом, где ты имеешь право потребовать обед, чистую рубашку и пр., и куда ты всегда можешь придти переночевать. Я верю в идеальные семьи (хотя моя семья и далека от моего идеала). По-моему, семья – это когда человеку дома лучше, чем где бы то ни было в другом месте. Когда мужа не интересуют (совсем!) другие женщины, то есть жена ему милее всех, а жене – милее всех мужчин ее муж. Когда им обоим хочется сделать другому приятное, когда они видят, что эти их усилия другой ценит и благодарен за это.

Но если муж (или жена) ищет себе развлечений на стороне, если он считает возможным весело провести время с другими, а она в это время будет дома переживать, что его нет и пр. – зачем так жить? Мне очень хочется, чтобы ты встретил женщину, которая бы любила тебя, была мягкой, нежной и женственной, и обязательно доброй, и чтобы ты ее любил по-настоящему: чтобы тебе приятно было видеть ее улыбку, приятно было баловать ее маленькими сюрпризами, вниманием, делить домашние заботы, чтобы ты мог понимать ее и не обижать ни в мелочах, ни в серьезном, чтобы ты мог забыть о том, что кроме нее на свете существуют и другие женщины. Мне хочется, чтобы ты был счастлив в любви и семейной жизни, и чтобы одно и другое не было для тебя раздельным. Тогда ты узнаешь, что это – величайшее счастье на свете. Ты меня понимаешь?

Саша! Я надеюсь, что все, что я пишу, ты поймешь правильно. Я ведь действительно тебя люблю и хочу, чтобы ты был счастливым. А счастливым человек может быть только тогда, когда он поймет, что приятнее всего на свете делать приятное другому и видеть, что этот другой это ценит и благодарен тебе за это. Прости за эту банальную сентенцию, но признайся, ты когда-нибудь ощущал что-нибудь подобное? Хотелось бы знать, любил ли ты когда-нибудь кого-нибудь вот так, как я представляю любовь. Мне кажется, что нет.

Ты как-то рассказал мне о женщине, которая тебя очень любила, вы с ней встречались в санаториях и домах отдыха. Ты вставал, а она тебя уже ждала. Иногда (если я правильно поняла) ты посылал ребят сказать, что ты уже ушел, чтобы иметь возможность провести день без нее. Думал ли ты о том, в каком положении ее выставлял? По-твоему, это не предательство? Я бы такого никогда не простила. Думаю, что ты ее не любил, иначе бы никогда так не поступил.

Ты мне писал, что любовь, по-твоему, не может быть субъективной и что в основе ее лежит libido (так, кажется?) – половое влечение. Это твое утверждение полностью характеризует твое отношение к женщинам. Да, в основе любви лежит половое влечение, но это только одна сторона любви, именно та, которую можно называть страстью. Если бы любовь была основана только на половом влечении, то мы любили бы всех особей противоположного пола, а мы выбираем одного (!), любим его, страдаем и мучаемся, а все остальные для нас безразличны. Кстати, это доказывает, что любовь субъективна.

А как же – связанные веревочки?

Впрочем, хватит об этом. Если у тебя сейчас много работы – это хорошо. Меньше будет времени для того, чтобы хандрить.

А писать ты будешь. Из твоих стихов мне нравится лирика. Самые лучшие – это те, которые ты писал мне, потом "Липа", "Не ловил я в той речушке...", "Время". Если можешь, пришли мне последние. Я думаю, что ты будешь поэтом, известным поэтом, и почти уверена, что у тебя хватит терпения и воли, а талант у тебя есть.

Только никогда не спеши посылать в редакции то, что сделано. Иначе ты можешь себя скомпрометировать. Они прочтут пару несовершенных ("невыделанных") вещей, а потом запомнят тебя и следующее и смотреть не станут. Посылай только то, что тщательно отшлифовано, то, в чем ты уверен, что это хорошо. Ты ничего не теряешь, потому что слабые и даже средне хорошие вещи в центральных изданиях никто не опубликует. У них материала очень много, и если они что и берут, так только то, что им очень нравится.

И еще, Саша. Не трать силы на мелочи: они требуют много внимания, работы, выдумки, а отдача – пустяковая. Это даже публикацией не считается. Пиши юмористические рассказы. У тебя должно получиться. Я это вижу хотя бы по твоей "Балладе о гражданке Фуфло, оторвавшей номер 13 от забегаловки, в которую повадился ее муж, тоже Фуфло". Или по диалогикам в "Мисс и я" со своеобразным полтавско-вологодским разбалансье. Например: "Зву яго, зву, а вин усэ нымо та нымо..." – "Нивалид, ли чо ли?"

А наш спор о непечатном – бесконечен:

"Заспорили как-то Печатное Слово и Непечатное Слово – кто из них главнее. Печатное Слово говорит: "Я главнее! Я в любой книге есть!" А Непечатное ему в ответ: "…! ...!!" Печатное слово кричит: "Да я главное и основное! Без меня и тебя бы не было, и прогресс бы остановился вообще!!" А Непечатное опять: "...! Да …!!" Вот так и спорят они – на улицах городов и сел, на страницах периодических изданий и книг, с экранов телевизоров, и конца этому спору не видно. Вот и я рассказала тебе эту притчу Печатным Словом, а ведь могла бы и – …!"

И не пиши мне того, чего ты не думаешь. Я знаю, что ты не питаешь ко мне никаких чувств, и правильно делаешь: я и не красивая, и не толстая (совсем не в твоем вкусе), к тому же, требовательная в любви, и вообще – не подарок. Вот так.

Пиши. Жду. Целую. Люда.

Шестое письмо

Саша!

Я сейчас очень много работаю – утром на работе, а вечером – дома (приходится обрабатывать материал, думать над выводами и пр.). Сам понимаешь – конец года, а мы научные работники. Нужно подвести черту под тем, что сделано, составить план и тематику работ на будущее, убедить других, что эти работы им нужны больше, чем нам, иначе их не будут финансировать.

К твоей коллекции палиндромов можешь добавить и эти перевертни: Нежен,

Коричнев и дивен чирок.

И эти прямоугольнички: А таволга нагловата.

Тащат:

т о р ф

о с е л

р е п а

ф л а г

р у к а

у з о р

к о р а

а р а б

Корок

Иволге, щеглов и

Уток – коту,

Ишаку – каши,

Жуку ж –

Шиш.

Или еще вот – палиндроматику: 76+34=43+67, 41–32=23–14,

82 = 28 , 62 = 26 , 12х42=24+21, 25+63=36+52, 46–28=82–64,

41 14 31 13 63х48=84х36, 13² =169, 961= 31²и т. д.

Я даже нашла все пары таких двузначных чисел, чтобы результат их сложения (вычитания, деления, умножения) не менялся при прочтении справа налево. А можно решить подобную задачу и для суммы (разности, отношения, произведения) двух трехзначных чисел, трехзначного и двузначного и других.

Интересны и гетерограммы – тексты, составленные из парных строчек, различающихся лишь расстановкой пробелов:

Вам пир,

Вампир. Недалекому – лопух.

Природа – хор. Недалеко мул опух. При родах – ор.

Из других игр со словами очень искусна тавтограмма С. Федина "ноСТРАдамия":

страна страха, стражников,

Стравинского, стратостатов,

страдаю, стражник,

страшась стратегий,

страницу стражду!..

А вот еще: составь из букв этого прямоугольника 44 слова – существительных нарицательных в единственном числе, перемещаясь от буквы к букве по горизонтальным и вертикальным линиям и не возвращаясь назад. Здесь есть и длинные слова: например, одно – из 9, другое – из 12 букв. Поломаешь тыкву?

Л	О	В	И	Я
А	Т	С	Н	О
Б	В	О	Е	Г
Р	Е	Р	Ш	А
А	Н	Г	И	Н

Стихи у тебя хорошие – в том смысле, что они поэтичны и оригинальны. Но к мнению литконсультантов нужно прислушиваться, чаще всего они правы, а не только "свою образованность показать хочут". К тому же, они не обязаны давать разбор, а вправе просто писать отказ. Если разбирают – значит, уважают, считают, что из тебя выйдет поэт, хотят помочь.

А жену не ругай даже в стихах. А если она полюбила? Нам почему-то кажется, что любить можем только мы. Когда же это касается других... то это уже предательство и пр. Жены уходят даже от идеальных мужей. А ведь она знала о многих твоих изменах. Извини, что опять об этом. Но я уже говорила, что больше всего у мужчин и женщин ценю верность. Конечно, жизнь сложна, все может быть, но всегда и во всем должны быть границы...

На земле каждые тринадцать секунд расходится одна пара. Разведенные уже сейчас составляют большую часть общества. Но есть и другие цифры: 89 % мужчин и 75 % женщин после развода вступают в новый брак...

Желаю тебе счастья и успехов. Люда.

Еще стихословие Александра

"Поэзия – дневник душевного состояния..." – говорил Гете.

"Стихами легко рассказывается именно то, чего не уловишь прозой... Едва очерченная и замеченная форма, чуть слышный звук, не совсем пробужденное чувство – еще не мысль... В прозе просто совестно повторять этот лепет сердца и шепот фантазии", – подтвердил эту мысль и Александр Герцен.

Александр Сарычев продолжал писать стихи. И это был дневник, но не сиюминутных событий, – именно душевного состояния, в котором он был и бывал раньше и еще раньше.

Иду проталиной

Как говорить с проводниками, известно – не первый год на железке. "Счастлив, кому знакомо/Щемящее чувство дороги..." Вечером уже были в Вильнюсе.

Старший Ганусевич, Георгий Филиппович, уже полтора десятка лет жил здесь: вскоре после смерти жены Полины он получил работу в редакции республиканской газеты "Червоны штандар". Сейчас был женат на дочери товарища по западно-белорусскому подполью, Элеоноре Владимировне, получал персональную пенсию. Обитали вдвоем в хорошей двухкомнатной квартире. Одна комната уже была заставлена столами, стульями, вторую занимала вся другая мебель. Познакомились, залили дорожный "сушняк" укмергским пивом, и Евгения с Александром решили определить ночевать к родственникам.

С утра Сан Саныч отправился в локомотивное депо. Предложили место только помощника машиниста. Удрученный, Александр, побродил по городу, купив подарок, пришел к Ганусевичам. За торжественным столом его усадили рядом с миловидной незамужней женщиной. Поздним вечером Сан Саныч проводил ее до дому. Оказалось, что живет Люба с матерью, но мать находится в больнице. Общение возможно и не под дождем.

Следующий день прошел в хлопотах по наведению в квартире Ганусевичей порядка, а вечером они с Любой гуляли вдоль речки Нерис, стараясь узнать побольше друг о друге. На третий вечер она согласилась стать его женой.

Работала Любовь Глебовна в ЦК партии. Чтобы получить нормальный паспорт хватило одного их общего визита к начальнику паспортного стола. Одного звонка к председателю горисполкома было достаточно, чтобы без всяких справок и выдержки месячного срока зарегистрировали во Дворце бракосочетаний. Сарычева пригласил на собеседование заведующий промышленно-транспортным отделом, после чего в дизельном депо ему дали работу машиниста тепловоза.

Людмиле в Донецк Александр, разумеется, писал обо всех своих литературных и теперь еще житейских успехах. Получал теперь ответы так же, как она, до востребования. И складывал на дно чемодана к письмам, полученным еще в "провинциальном городе".

Разнословие Людмилы

Датская[1] открытка

Милый Саша! Поздравляю тебя с Новым годом!

Желаю, чтобы этот год стал для тебя самым приятным, самым счастливым началом твоей новой, второй жизни. Чтобы все было только красивым, чтобы не было тоски и боли, холода и одиночества.

Желаю тебе счастья, успехов и настоящей любви.

Желаю тебе хорошей жены – такой, чтобы тебе хотелось быть только дома, и только с нею.

Счастье – это когда утром хочется идти на работу, а вечером – домой (это не я придумала).

Люда.

Открытка "С бракосочетанием"

Милый Саша! Поздравляю тебя от всего сердца!

Желаю большого настоящего семейного счастья!

Я очень рада за тебя. Это – самое лучшее, что тебе сейчас нужно, чтобы избавиться от хандры, забыть обо всем плохом и вернуться к жизни. Желаю, чтобы все-все было хорошо, любви и верности!

С таким счастьем, и на свободе! О. Бендер

Целую. Люда.

P.S. Не пиши мне больше. Думаю, что это было бы неприятно твоей новой жене...

P. S. P. S. Как тебе эти слова Д. Дидро? "Литератор, если он человек разумный, может сойтись с женщиной, способной состряпать книгу, но жениться должен лишь на женщине, которая умеет стряпать обед. Но есть еще одна более приятная возможность: не брать в любовницы женщину, пишущую книги, а в жены – вообще никакую..."

Хотя в истории литературы есть нечто иное, возвышенное:

"Солнце моей жизни Федор Достоевский". Анна Сниткина.

"Ты единственная из женщин, которая поняла меня". Ф. М. Достоевский.

Ты, конечно, знаешь эту историю любви и совместного творчества… Может, тебе удастся повторить нечто подобное?

Письмо восьмое

Здравствуй, Саша!

Несколько раз собиралась тебе писать, но все не знала, как это лучше сделать. Ты что-то стал уж очень обидчивым. Хотя о том, что можешь обижать других, ты не думаешь. А надо бы. Прежде чем обижаться, следовало бы подумать о другом человеке, понять его, а ты к этому никогда не стремился.

Ну ладно, не буду читать тебе нотации. Ты уже не в том возрасте. Да и не те у нас отношения.

О твоих шарадах и стихах рубрики "Первые". Раз ты хочешь знать мое мнение, я его выскажу тебе откровенно, но очень сомневаюсь, что ты к нему прислушаешься. Ты используешь слишком много профессиональных терминов, непонятных неспециалистам. Их можно использовать только так, чтобы по тексту был ясен смысл. Специальные термины следует применять столь же осторожно, как и канцелярские штампы. Посылаю ироническую "Инструкцию". "Врага" надо знать в лицо!

Саша! У тебя большие способности к литературе, главным образом, к поэзии. Но ты ничего никогда не добьешься, если сам не будешь критически относиться к своему творчеству. А ты, как ребенок, тебе одинаково дорого все, что ты сделал – и хорошее, и плохое: дескать, труд вложен. В литературе же без отходов не бывает. И автор, прежде всего сам, должен быть самым суровым критиком, иначе он никогда не станет настоящим художником, не сможет совершенствоваться. А ведь это – самое главное! И вот этого-то у тебя нет! Пока нет.

НУЖНО! Много и хорошо!

Не нужно разбрасываться, не нужно стремиться сделать много. Напиши за год не сто стихотворений, а десять – но только таких, чтобы всем нравились, чтобы были без огрехов. Тянет тебя на прозу – напиши не десять рассказов, а один, но р а с с к а з. И не надейся, если ты напишешь десять рассказов, и они тебе кажутся одинаковыми, то кто-то другой выберет из них один. Такого не бывает. Они ему тоже покажутся одинаковыми.

Не знаю, может быть, тебе покажется, что я пишу слишком резко. Но мне обидно, что ты столько времени убиваешь зря и не идешь вперед. Что те стихи, которые ты мне прислал сейчас, не только не лучше, а хуже многих предыдущих. Ты так угробишь свои способности.

Вот, пожалуй, и все. Извини за каракули.

Пока. До свидания.

Люда.

Пустословие

Инструкция об инструкциях

Что считать инструкцией?

Инструкция устанавливает правила и порядок их выполнения. Инструкция, подписанная вышестоящим должностным лицом, подлежит беспрекословному выполнению всеми нижестоящими должностными лицами, пока еще более вышестоящее должностное лицо не отменит действие инструкции.

Инструкция должна быть написана сухим канцелярским языком на прямоугольных белых листах бумаги количеством от 1 до 196. Инструкции свыше этого объема называются романами-инструкциями и издаются в твердом переплете с золотым тиснением.

Писатели инструкций

Право писать инструкции имеют уполномоченные лица, прошедшие курсы писателей инструкций и имеющие при себе документ об окончании этих курсов. Два раза в год все писатели инструкций должны написать инструкцию на вольную тему и отослать ее самому главному должностному лицу организации, в которой они служат, для подтверждения квалификации. Уполномоченное лицо, не умеющее писать, может надиктовывать инструкцию секретарю. Списки уполномоченных должностных лиц, имеющих право писать инструкции, вывешивается в кабинете начальника и корректируется два раза в год.

Временные инструкции

Временные инструкции после проверки временем переходят в разряд постоянно действующих без предупреждения.

Противоречия

Основная мысль инструкции должна быть понятна. В порядке исключения допускаются инструкции с непонятной основной мыслью. Если инструкция противоречит сама себе, значит, она написана правильно и подлежит беспрекословному выполнению.

Производительность труда

Для повышения производительности труда писателей инструкций разрешается устраивать соревнование, как между отдельными писателями, так и между группами и союзами писателей инструкций. Допускается проведение конкурсов на лучшую инструкцию, на самую длинную инструкцию, инструкцию в стихах и т. д. По итогам года присуждаются звания:

– лучший писатель инструкций;

– лучший молодой (до 50 лет) писатель инструкций;

– лучшая команда писателей инструкций.

Приложение рекомендуемых словосочетаний

Штампованный без дум канцелярит

Авторитет дутый Агентура разветвленная

Агрессия неприкрытая Администратор рьяный

Актив расширенный Апатия полная

Аппарат раздутый Аргументы неоспоримые

Атмосфера душная Аудитория обширная

Багаж умственный Барьер ведомственный

Беда непоправимая Безобразие сплошное

Будущее светлое Будущность блестящая

Везение поразительное Вершина недосягаемая

Вред существенный Вид неприглядный

Виновник непосредственный Вклад весомый

Вкус извращенный Влияние пагубное

Вложения недозволенные Внимание пристальное

Возможности ограниченные Вопрос наболевший

Враг непримиримый Выбор нелегкий

Вывод серьезный Выгода очевидная

Вызов дерзкий Выигрыш верный

Выработка рекордная Выручка братская

Газетчик вездесущий Галочка очередная

Гарантия твердая Героизм массовый

Гипотеза смелая Гнев праведный

Глупость непревзойденная Господа хорошие

Гранки свежие Груз непосильный

Данные предварительные Дарование недюжинное

Действительность наша; Действия указанные

Деталь (не)существенная Диаграмма сравнительная

Добыча легкая Довод немаловажный

Доказательство неопровержимое Доклад содержательный

Документ важный Долг служебный

Достоинство собственное Дружба бескорыстная

Единица штатная Единство народное

Завет великий Запас неприкосновенный

Закон непреложный Зарплата реальная

Затраты непроизводительные Затруднения временные

Звено связующее Значение первостепенное

Изменения коренные Изыскания многолетние

Интервью актуальное Исход закономерный

Кара заслуженная Карман государственный

Картина незабываемая Квартал текущий

Клика пресловутая Конец неизбежный

Конкурс представительный Контакт деловой

Контингент нужный Контроль действенный

Копия точная Курс неуклонный

Круги хорошо осведомленные Кворум достаточный

Лепта посильная Личность сомнительная

Ложь изощренная Лотерея беспроигрышная

Маяк путеводный Мероприятие своевременное

Медлительность непростительная Меры крайние

Меры неотложные Методы передовые

Мечта осуществленная Молодежь современная

Момент переломный Мужество беспримерное

Надежды несбыточные Назначение прямое

Напоминания неоднократные Народ многострадальный

Начинание новое Недостатки имеющиеся

Необходимость настоятельная Ноша непосильная

Образ многогранный Образование обязательное

Обстоятельство небезызвестное Обсуждение всенародное

Общественность широкая Обязательства невыполнимые

Обязательства повышенные Огласка нежелательная

Ориентир правильный Осторожность излишняя

Ответ невразумительный Ответственность своя

Открытие крупное Отписка пустая

Отряд многочисленный Отношение критическое

Период сравнительно короткий Подход трезвый

Показатели соответствующие Политика мудрая

Положение настоящее Порядок определенный

Порядок рабочий Потеря ощутимая

Потребности все возрастающие Предложения конструктивные

Позволение ваше Право неотъемлемое

Препятствия непреодолимые Процесс необратимый

Причины объективные Проливающие свет

Работа разъяснительная Расходы непроизводительные

Редактор уважаемый Режим старый

Результат плачевный Резервы скрытые

Реляции победные Роль пассивная

Рубрика постоянная Руководство к действию

Самодеятельность эта Свидетельство историческое

Слава неувядаемая Случай непредвиденный

Событие знаменательное Сотрудничество плодотворное

Список поименный Страж неподкупный

Терроризм международный Товарищ предыдущий

Традиция добрая Требовательность должная

Труд самоотверженный Тыл надежный

Уверенность непоколебимая Удар сокрушительный

Урон значительный Успех эфемерный

Участь незавидная Учение основополагающее

Фактор человеческий Факт научно обоснованный

Факт неоспоримый Фигура одиозная

Характер деловой Хозяйство плановое

Цели корыстные Цифры контрольные

Часть (не) официальная Черты зримые

Человечество все прогрессивное

Шаг необдуманный Штучки интеллигентские

По этому поводу кто-то из великих сказал, не помню что, но очень важное!

&

Щедроты свои

Элементы чуждые Энтузиазм трудовой

Эффект положительный Этап пройденный

Юность счастливая

Явление закономерное Ярлык готовый

Суесловие

Александр работал машинистом маневрового тепловоза в "одно лицо" на станции Вильнюс. Во многих случаях на передке у него были вагоны, сортируемые то ли надвигом на горку, то ли "с толчка". Команды составителя он получал по радио, при своем опыте управления выполнял их автоматически, не включая главные извилины, которые одновременно нагружал отделочной работой стихосложения: искал заглавия, метафоры, их синонимы, рифмы, размер, заменял строки, катрены или всю просодию задуманных дома стихов или т. п. Дома перепечатывал на портативной "Москве", оставляя минимум знаков, максимум смысла. И куда только не посылал. Публиковали.

Люба осенью родила Даренушку. Теперь они жили в трехкомнатной квартире в лучшем районе. Приезжал сын Гена вместе с мамой Александра и сестрой Ларисой. Об его успехах и провалах в учебе регулярно сообщала куратор группы. Вдруг – внеочередное послание с тревожным сообщением, что Гена не хочет делать диплом, бросает учебу. Александр помчался в Славянск. Сын был в него, слишком чувствительный и непритворный, мнительно вообразивший, что никому из любимых людей не нужен.

Александр сел рядом с ним в аудитории и стал набрасывать первый чертеж. Второй они уже делали вместе. Через неделю проект был готов, а сын полон желания завершить четырехлетний труд защитой диплома техника-энергетика. Обговорили будущее, решив не хлопотать о работе на Донецкой дороге, где у Сан Саныча было много знакомых руководителей энергоучастков и дистанций контактной сети. Почему? Потому что через два-три месяца предстояло идти в армию. А вот после дембеля, тогда надо подсуетиться. Направление Гена получил на Казахскую в район электросетей станции Кандагач.

Между тем, выйдя из послеродового отпуска, Люба получила предложение уйти на менее ответственную работу по собственному желанию. Предлог был смехотворный: неправильное хранение партбилета и неуплата членских взносов. А билет-то был в ее сейфе, стоявшем в сектора учета орготдела ЦК партии! А сумма взносов-то не работавшей Любы за это время не превышала двух рублей! Конечно, главная причина была в другом: во-первых, в судимости Александра, во-вторых, в начинающемся периоде литуанизации местных организаций партии.

Так уж здесь повелось: назначали второго секретаря, отвечающего за кадровую политику, из Москвы. Пока был новой метлой, во власти наблюдался паритет литовцев и русских. Потом он уставал бороться с ростом литовского влияния, оно возрастало до того, что становилось поперек московским командам, и назначалась метла еще более новая. Цикл повторялся.

В общем написала Люба заявление, перешла в одно из министерств, потом еще ниже двинули… Связывая это карьерное падение с Александром, начала его пилить: дескать, если бы не ты… и тому подобное. К тому же случайно нашла связку писем Людмилы…

Последнее письмо

Саша!

Сегодня я получила довольно странное послание от твоей супруги. Высылаю тебе его копию, разумеется, не для того, чтобы вызвать ссору у вас в семье. Это твоя жена, постарайся понять ее. Но это не значит, что я собираюсь терпеть подобные выходки, получать ни на чем не основанные оскорбления.

Я надеюсь, что твоя жена написала все это сгоряча и уже сейчас сожалеет о своем поступке. Если нет, то она должна понять следующее:

1) чтение чужих писем – не просто неприлично. Подобные действия караются законом. Высылаю фельетон К. Распевина, в котором описано, как любительница чтения чужих писем была за это наказана;

2) шантаж – тоже не лучший метод действия "порядочной женщины" и, кстати, тоже карается законом;

3) я не боюсь никаких "разоблачений", тем более что в моих отношениях с "милым Сашей" никогда не было ничего крамольного. К тому же письма, которыми она размахивает и которые могли попасть к ней только нечестным путем, были получены ее Сашей еще до того, как она с ним познакомилась.

Саша, я понимаю, что все это крайне неприятно не только мне, но и тебе. Но в семье должен быть мир. Видно, что твоя жена дорожит тобой. Возможно, ей не понять, что между мужчиной и женщиной может быть просто дружба, а возможно, она это понимает, но ей и это неприятно. Тебе бы следовало прислушаться к ее желанию и в любом случае не ставить под удар своих друзей.

Кстати, передай ей, пожалуйста, что без угроз и шантажа она могла добиться большего.

И еще раз прошу тебя не ссориться с женой из-за этого. Я ведь всегда желала, чтобы у тебя была хорошая семья. Тем более, я не хотела бы быть причиной ссор между вами.

А без переписки мы с тобой, я думаю, переживем.

Всего хорошего, Сашик! Люда.

Копия письма Любы

Тов. Л. Д. Даниленко!

Мне известна Ваша переписка с милым, дорогим Сашей с самого начала знакомства.

Советую немедленно прекратить всяческую связь с ним. Думала я, что, узнав о создании новой семьи у Сарычева, Вы прервали отношения с ним. Так порядочная женщина и должна была сделать. Да порядочная женщина не допустила бы никаких знакомств в командировке вообще. А Вы и дальше продолжаете переписываться.

Подумайте о своей семье. Мне стыдно за Вас!

Все письма, адресованные Александру, будут пересланы Вашему супругу, если не дадите мне твердого слова не поддерживать никаких отношений с моим мужем.

Ответа жду весь февраль. Если нет, – письма высылаю. Пишите по адресу: 232000, г. Вильнюс, Главпочтамт, до востребования Сарычевой Л.

P. S. Причину отказа переписываться с Сашей придумайте сама. Надеюсь, это у Вас легко получится: Вы имеете опыт раздваиваться и больше. На мое письмо не ссылайтесь.

Чужие письма

Впервые об уголовном деле № 1–962 я услышал от прокурора Кировского района Москвы Виктора Ивановича Кобзева...

Письмо жгло руку. Два листа из ученической тетради в линейку. Зажав их в кулаке, Орлова бежала от своего дома по улице, ничего не видя перед собой.

Она едва помнила, как совсем недавно вышла из квартиры и заметила в почтовом ящике, что на дверях, белый прямоугольник конверта. Достала его: "Из Донецка... Проскуриной... Так... Опять, стало быть, соседке... Чтоб ей... У-у-у...". Вот уже который месяц Орлова не ладила с Проскуриной. Снова повертела письмо в руках. Оглянулась по сторонам. И, вскрыв конверт, тут же, в подъезде, стала торопливо глотать не предназначенные ей строки: "И еще новость какая, сестренка. Прихожу я домой с почты после телефонных переговоров с тобой, а у меня гости. Пришли из тюрьмы Витек с Андреем и еще два хлопца с ними. Вот радости было...".

Там, в подъезде, несколько минут назад, Орлова провела языком по губам, снова оглянулась, поднялась на лестничную площадку между первым и вторым этажом и погрузилась у окна в чтение: "Квартиру Витек снимает в Москве все на той же улице, ты знаешь. Спрашивал за тебя. Я сказала, что у тебя теперь другой адрес и что есть теперь у тебя дочка Надежда, а вот отец ее алименты платить не хочет. И про то, как соседка твоя на суде назло тебе защищать твоего бывшего стала, на тебя небылицы возводила, все рассказала. Все, все. Сама я видела, как относятся к тебе твои соседушки. Витек все в сторону смотрел, все нехорошо как-то усмехался, а потом выругался и велел хлопцам твой новый адрес крепко запомнить...".

Вот тут-то, на этом самом месте письма, и появилась у Орловой та горькая сухость во рту, которая теперь на улице схватила ее за горло, не позволяла вымолвить ни слова.

Орлова добежала до угла Ботанической. Постаралась перевести дыхание: "Как быть?". Перед глазами все плясали строчки только что прочитанного: "Ты, сестренка, познакомь со своим бывшим муженьком и со своими соседушками тех ребят, что приведет Витек. Они хотят сказать им пару ласковых слов. Витек поклялся, будут их показания первыми и последними...".

Ноги не шли. Орлова присела на скамейку возле киоска "Союзпечати". Разгладила смятые листы письма: "Они к тебе скоро обещали заглянуть, сестренка. Вот только закончат одно важное дело, которое до тюрьмы не успели провернуть. Телефон у Витька прежний, тот, что я тебе раньше говорила. Если что надо срочно, позвони...".

Орлова отерла пот со лба: "К тебе, сестренка, они придут скорее всего поздно вечером, образ жизни у них почти ночной. А Витек как был оторви голова, так им и остался. Показывал нам всем вечером в парке новый прием с летающим ножом. С пяти метров тряпку на куски изрезает...".

Липкая, предательская струйка пота извивалась по спине между лопатками: "Господи! – хотелось закричать Орловой. – Что же теперь будет? Что надумали?.. Ироды...".

Ноги подламывались. Едва передвигая их по мокрому тротуару, Орлова дотащилась до будки телефона-автомата. Стараясь унять дрожь в теле, отыскала в кармане пальто монету. С трудом вспомнила нужный номер:

– ЖЭК–10? Шадрину позовите... Федоровна? Это я... Сейчас к тебе буду... Жди...

Через четверть часа Орлова и Шадрина вместе перечитывали письмо, кое-где с трудом разбирая почерк живущей в Донецке Зинаиды Проскуриной, родной сестры их соседки по квартире: "Витек на своих "Жигулях" разъезжает. Их ему дружки в Москве сберегли. Сейчас собираются в Курск, а потом в Москву. В Курске они мало пробудут. В письме, сестренка, все не напишешь. Приедут, тогда расскажут. Витек просил, чтобы я тебе ничего не сообщала. Хотят неожиданно в вашу квартиру заявиться...".

Орлова и Шадрина долго молча смотрели друг на друга.

– Неужто и вправду все могут? – почему-то шепотом спросила побледневшая Шадрина. – Так ведь у меня у самой дите малое растет... У самой муж ушел. – Она зябко поежилась. – Тебе-то что... У тебя муж. Опора в доме... И на суде ты не выступала. Черт тогда меня дернул. Свидетелем себя объявить. А теперь приедут эти... И рассчитаются. Ведь на первом этаже живем, а?

Обе снова долго молчали. Каждая думала о своем.

– Знаешь что, – вскочила вдруг Шадрина, – надо это письмо немедля Ивану Федоровичу отдать. Пущай меры принимает. Защиту нам дает. На то он у нас в ЖЭКе и выбран как партийный секретарь.

Старший диспетчер ЖЭКа Иван Федорович Мещеряков не сразу понял, что хотят две ворвавшиеся к нему в дежурку женщины:

– Ты, Шадрина, успокойся. Какие бандиты? Куда едут? Кому грозят? В письме все сказано? В каком письме? Читай!..

Шадрина читала, торопясь, проглатывая окончания слов: "Хотят неожиданно в вашу квартиру заявиться. А когда нагрянут, сама понимаешь, что будет...".

– Ну и дела, – покрутил седой головой Мещеряков. – Даже не знаю, что и сказать. С одной стороны, конечно... Нехорошо... Небось, даже в деревне у вас не принято чужие письма распечатывать. А с другой стороны... Н-да... Явные угрозы убийством... Подсудное дело может быть. Шутить с этим нельзя. Вот что, девоньки, ступайте-ка в наше отделение милиции. Вместе с письмом. Там разберутся...

Инспектор уголовного розыска Евгений Жаринов слушал внимательно. Сделав заметки в блокноте, пообещал навести справки по своим каналам. Предупредил: корреспонденцию соседки не трогать. А обо всех подозрительных личностях, если они появятся в квартире, тут же сообщить по телефону, номер которого дал.

– Придется ждать, – сказал он Орловой и Шадриной, прощаясь. – Нелегко это. Но придется. Главное, гражданки, давайте не будем нервничать. Не в глухом лесу живете. И не в пустыне. Поможем...

О том, что это будет его, младшего лейтенанта милиции, первая встреча с предполагаемой вооруженной бандой рецидивистов, передвигающихся по стране на автомобиле, он, конечно, умолчал. Не обязан он информировать каждого, что только что окончил после службы в армии специальную школу милиции. Достаточно того, что сам знает, как нелегко за короткое время учебы овладеть знаниями, необходимыми сотруднику угро.

И все же. Одно дело – усвоить многое теоретически. Другое – с первых шагов не ошибаться на практике...

Вторичный телефонный разговор Евгения с Донецком, откуда пришло письмо, снова не принес определенности. Украинские коллеги обещали содействие. Но просили запастись терпением...

А соседки Проскуриной по квартире теперь не спали ночами. Скрип автомобильных тормозов под окном заставлял вскакивать с кровати и подбегать босиком к опущенной до пола шторе: "Неужто те самые гости?.."

Опрошенные тогда же Жариновым женщины из соседних квартир сообщили, что все предыдущие месяцы у Проскуриной постоянно бывали с Орловой и Шадриной шумные ссоры. Кое-кто даже припомнил, что, по рассказам Проскуриной, Орлова и Шадрина якобы однажды даже закрыли ее в ванной и, чтобы выбраться оттуда, она вынуждена была сломать крючок. Стало известно и о том, что Орлова с Шадриной спрятали от Проскуриной книжку по расчетам за электроэнергию, и Проскурина вынуждена была посылать своим соседкам по квартире деньги за оплату электроэнергии почтой.

Никто не знал, что в это время в Донецке технолог Зинаида Проскурина пишет родной сестре в Москву новое письмо.

Получив это послание с пометкой "до востребования" в почтовом отделении, Проскурина-москвичка, бухгалтер одного из столичных строительно-монтажных управлений в тот же день прибила к наружной стороне входной двери в квартиру табличку: "Проскуриной – 1 звонок".

"Это по какой причине она так? Это почему глазища-то у нее так сегодня сверкают?" – мучились Орлова с Шадриной, затаившись у себя в комнатах.

А за стеной их соседка Проскурина все перечитывала и перечитывала только что полученное "до востребования" от сестры из Донецка письмо. Привожу частично его содержание так же, как и приводил ранее частично содержание предыдущего письма, с разрешения Проскуриной:

"Очень, очень интересуюсь, сестренка, за мое последнее письмо, которое я тебе на домашний адрес посылала. Я там подробно сообщала, что пришли из тюрьмы Витек с Андреем и еще два хлопца с ними, что рассказала им, как обижают тебя соседки, как письма твои вскрывают и как обещали хлопцы помощь тебе оказать. Если ты это письмо не видела – значит, его опять соседки перехватили. Ну и пусть. Я там – не пугайся – много всякой чепухи нагородила. Так что у соседушек твоих, если они его вскрыли, волосы дыбом встанут, животами маяться начнут. И, чего доброго, побегут с тем письмом в милицию. От страха. Тут-то они, голубушки, и попадутся с поличным. Если сможешь – подыграй. И будь готова к такому...".

И действительно: пришлось осенью прошлого года следователю прокуратуры Кировского района столицы Е. А. Микульшиной приобщать гражданку Орлову и гражданку Шадрину к основам правовых знаний. Пришлось познакомить их со статьей Конституции, по которой личная жизнь граждан, тайна переписки, телефонных переговоров и телеграфных сообщений охраняются законом...

Орлову судили. Подсудимая полностью признала себя виновной. Народный суд Кировского района Москвы под председательством В. И. Прилепского приговорил Орлову Раису Павловну за нарушение тайны переписки граждан к шести месяцам исправительных работ.

Приходится порой и таким образом объяснять, казалось бы, бесспорную истину: "Нельзя читать чужие письма!..".

* * *

Отношения с женой ухудшались. На людях она была вежлива, что было самой приемлемой формой лицемерия, зато дома мстительно молчала. Теперь, когда появлялось в печати почти не изуродованное редактурой стихотворение или поэтическая подборка, она становилась единственной в жизни Сарычева радостью. Бесчисленные случаи газетно-журнального самоуправства, хотя и огорчали, особенно на первых порах, но бороться с ними оказалось делом бесполезным. Даже обширные рецензии разных критиков на одно и то же произведение были столь противоречивы, что через несколько лет Александр перестал их воспринимать всерьез, как руководство к действию.

Пишет, например, заведующий отделом поэзии толстого журнала "Вильнюс": "Вызывает сомнение стихотворение "Мурка", в котором автора явно привлекают звукоподражание "Ум-м-р-ру" и концовка "Врешь, раз мурлычешь, не умрешь!" Так ли велика ценность этих "поэтических находок", чтобы ими следовало дорожить?"

А другой рецензент, поэт, член Союза писателей Литвы, приводит строчки полностью и заключает: "В стихотворении – речевая свобода, аллитерационные "л" и "м" ненавязчивы, просторечные "налакалась" и "врешь" по-домашнему естественны. И никакой лобовой дидактики!" Ну! Что думать поэту по прочтении сего, как не идти своим караванным путем, не обращая внимание на столь разные звуки со стороны попутчивых?

Между тем, Даренке уже пошел восьмой, который стал годом трехсот шестидесяти пяти разочарований. Вечером он обычно приходил в комнату, где спала жена и дочка. А нынче стала говорить: "Уходи, еще Даренушка не спит", – или: "Уходи, я уже сплю". Когда однажды он не смог и войти – изнутри был повернут ключ в замке, то дождался отпуска, поехал в Сочи, и уже по пути впервые за их совместную жизнь изменил жене. Ему вспомнилось удовольствие от первого развода, она решила, что красивее, чем выглядит. Даже разумному кажется, что он умен, и по возвращении с курорта они развелись.

Но ощущения какого-то крушения, несчастья и т. п. у Александра, как ни странно, не было. Во-первых, он утешался тем, что Люба его никогда не разлюбит, потому что... никогда не любила. Во-вторых, потому что по времени это совпало с большим для него успехом в творчестве.

Подпись: Сбылись мечты идиота! О. Бендер

Отзывословие

Работая в редакции русской литературы Вильнюсского издательства "Вага", я познакомился с "молодым автором" средних лет Александром Сарычевым, который принес рукопись своих стихотворений "Высокая форсировка". На издание под рубрикой "Первая книга" претендовало несколько авторов, и я направил их рукописи на отзыв членам СП Литвы, пишущим на русском. Большинство из них назвали лучшими стихи Александра. Когда же он принес свежеполученный Диплом призера Всесоюзного конкурса на лучшее произведение о железнодорожниках за одноименный цикл стихотворений, то наш главный без колебаний подписал издательский договор на маленький сборничек, и не прошло и года, как мы уже "обмывали" эту первую книгу поэта Сарычева.

Помнится, он был вполне счастлив после развода и разъезда с женой: самая прочная семья – из одного человека. В однокомнатке был лишь ковер на полу да холодильник, шаткий столик и несколько стульев, на которых восседали Санек, его знакомая, примчавшаяся из Ленинграда, чтобы оградить от гибельной бесконечности других женщин, и мы с поэтом Юрой Добриным, известным стаконавтом и руководителем русской секции СП Литвы. Пили за книжку и ПЗД (присутствующих здесь дам).

Известно, что вовремя выпитая вторая полностью аннулирует результаты первой, и сколько поэтов ни корми, они всегда напьются. Поэтому дым стоял коромыслом. В том числе и от не выключенного кипятильника, прожегшего подоконник после вскипания воды и распада стакана. В луже на полу валялись с добрыми пожеланиями затоптанные листки обмываемой книжки...

А потом было долгое сотрудничество по подготовке второй книги, на этот раз сатирических стихов, выход которой год за годом откладывался. Во-первых, он был ни Тютчмонтовым, ни Толстоевским, ни даже Брюсяковским, во-вторых, все более погружался в скептицизм, возраставший по мере перестроечного роста цен на полиграфические услуги и снижения покупательного спроса на книги вообще. Но его юмористическая "Откровенная прицепка" все же увидела свет.

Другие книги Сарычев редактировал и оформлял сам, использовал эпиграфы и вставки из слов музыкальных произведений. Может, потому что понял: в основе и поэзии, и живописи, и музыки лежит одно и то же – ритм, пропорции, гармония?

Напечатал в Каунасе книжку очерков "Дорогу выбери железную" и еще шесть книг в издательствах Вильнюса за свой счет: "Пробуждение", "Собака на метле", "И", "Ее объекты", "Хаха-дозки", "Крестики-нолики".

Подпись: Нет, нет, не обнимайте меня: я теперь гордый! О. Бендер После получения диплома "Профессионального клуба сатириков-любителей "Крокодила" вышел сборник "Трусцой на Парнас", где также были его опусы, а в Калининградском книжном издательстве – коллективный сборник "Опасные градусы". Калининградские коллеги рекомендовали его в Союз писателей России, куда он, автор девяти книг, и был принят.

Послесловие

Авторское –

кратко описывающее судьбы главных героев книги.

Евгению Георгиевичу Ганусевичу разрешили сдать экзамен на права машиниста лишь перед самой пенсией. Он съездил одну поездку за правым крылом тепловоза, своеобразный рейс престижа, и уволился. Его Мишка после Ростовского универа стал главным инженером завода радиокомпонентов. Леночка вышла замуж за офицера-танкиста и уехала с ним в гарнизон анклавного Черняховска. Теперь Евгений ежегодно ездил к ним через Вильнюс, где подолгу бывал и у отца.

Георгий Филиппович заработал персональную пенсию, но работал как общественник в правительственных комиссиях. Кроме почетных грамот Президиума ВС, получил звание "Заслуженный работник культурно-просветительной работы". Награжден четырьмя медалями, знаком "50 лет пребывания в КПСС". Кстати, о марксистском учении: если треснула глыба фундаментального камня, не надо винить камень – может, виноваты строители, которые его неправильно уложили?

Старший Ганусевич пользовался услугами поликлиники и больницы IV управления Минздрава, здоровье подводило основательно: болели уши, был сваливший с ног инсульт, после которого вживили стимулятор сердечной деятельности, прослуживший более десятка лет. Когда оказался, не выходя из дома, иностранцем, уже не очень понимал всю трагичность нового удара. Вскоре остановилось сердце. Евгений успел примчаться только на похороны.

Через год, когда ставили памятник, Евгений хотел выбить на мраморе четыре строки, написанных Александром Сарычевым: Отмерен жизни точный срок,

И не мечтайте об излишках.

Смирит ли с этим душу рок,

Прах упокоя в Рокантишках?..

Вдова решила по-другому. Выгравировали: Ганусевичи –

Георгий Филиппович 30.11.1905 г. – 01.03.1994 г.

Элеонора Владимировна 03.03.1923 г. –

Что было говорить? И так несправедливо, что жизнь у нас одна. И не умрешь, не пожалеют... Э. В. ушла из жизни почти через восемь лет: На общем памятнике дата

Была невписанной недолго.

Ушла от нас Вы... рановато,

Но с чувством отданного долга...

Мама Ганусевича Прасковья Аверьяновна прожила дольше. У ее соседей по коммуналке в Иловайске росла семья, и они настолько активно стали выживать ее, что Евгений перевез маму в Славянск, где снял для нее однокомнатную квартиру в квартале от дома сводной сестры Ларисы. Та уже много лет жила здесь, выйдя замуж за доброго человека, шофера Николая Юркова.

Через пять лет приступ инсульта и прогрессирующий атеросклероз заставили маму перебраться в квартиру к дочери. Здесь и отошла в светлое воскресенье святой Пасхи. Отпели и похоронили на тихом пригородном кладбище в Андреевке.

А через неделю в соборе святого Александра Невского Евгений принял крещение, чтобы не только полноправно участвовать в литургии и панихиде девятого поминального дня по смерти матери, но и по убеждениям веры в нечто высшее, которое православные называют Триединым Богом. Вернулся домой, сделал из нержавейки, обработанной лазером, надгробную плиту, приехал с нею опять в Славянск, где заказал под ее размеры памятник и литургию, и панихиду сорокового дня...

На плите – портрет, стихотворение "Маме", шестиконечный крест, розы, зайчик и птичка, и заключительные слова:

Уйти от смерти кто бы мог?

По силам людям ли такое?

И взял на небо душу Бог,

В земле останки упокоя...

Стоит у могилы, часто приезжая на кладбище, Евгений и пронзительно сознает, – никто не будет переживать, причитать о нем, не к кому ему теперь возвращаться. На всю оставшуюся жизнь не к кому. Нет мамы. Нет...

Вильям Власенко после химии переехал с семьей в Киев, где

жила его мать. Встретил бывшую любовницу, секретаря Яснолиманского райкома партии, получившую синекуру председателя Всеукраинского совета профсоюзов, с ее помощью стал сотрудником журнала "Суда и яхты", а во времена самостийной нэньки Украины – владельцем издательства.

Вдохновительница и наставница Александра Сарычева Людмила Дмитриевна вскоре поменяла фамилию, оставив мужа и выйдя замуж за отставного полковника. И самореализовалась лишь как жена, творчески не продвинувшись ни в научном, ни в литературном направлении.

Больше всего терний выпало на голову самого Сан Саныча. Начать с того, что его "старшой" Гена, оказавшись без родительского тепла в чуждом Казахстане, вдруг женился и удочерил родившуюся у жены спустя пять месяцев девочку Люду. Потом ушел служить в армию на китайскую границу, между тем, настоящий отец Люды жил через дорогу от солдатки и навещал ее. А Гена любил свою Галку несмотря ни на отцовские увещевания, ни на здравый смысл.

Когда дочь выросла не только до желания, но до реализации собственного деторождения, мама Галя ударилась в пьянку. Ее уволили с работы, а Гена в знак протеста и солидарности уволился сам. А дальше еще ужаснее и неправдоподобнее, если бы это не было самой правдой. Она умирает. Он на похоронах говорит: "Жди меня, любимая, скоро встретимся"…

Много дней проводит один в квартире в тоске, не замечая даже отключения в январе теплоснабжения и электричества. Когда дочь нашла его уже с неработающими почками и дала телеграмму матери Зинаиде, было поздно. Мать успела лишь на похороны. Визовая волокита не позволила Александру Александровичу и этого. Только через год он вместе с сыном Андреем смог посетить могилу "старшого", установить памятную плиту:

Зачем спешил до нас, не после?

Прости, наш сын,

Прости, что мы не возле.

И остался у Сарычева "один сын – не сын". Не потому "не сын", что так гласит молва, а потому что пристрастился Андрей к наркоте. Мать лишила его строгого отцовского воспитания, а отчиму все, кроме животных удовольствий, было по барабану. И Андрей после окончания энергетического техникума сразу схлопотал год за хулиганство. Там и влип в кайф. Потом немного взял себя в руки в армии, даже после дембеля женился. Появилась у Сан Саныча далекая внучка Римма.

Но вскоре Андрюша вновь залетел на три года за бытовое воровство: не хватало на дурь. И теперь уже и после освобождения плотно сел на грязный подогрев. Жена Светлана его оставила и забрала к новому папе дочку. И мать Зина до сего дня, уже похоронив своего Витю, содержит Андрея на свою пенсию. Периодически помещая с денежной помощью Сан Саныча Андрея в стационар для очистки крови. После снижения доз все снова идет по нарастающей…"Как жаль, что отпрыск неразумный рождается от мудреца: не получает сын в наследство талант и знания отца". Рудаки.

А сам Сан Саныч? Чтобы снять плоды, дерево нужно потрясти. Плод творчества – тоже дитя потрясений. Продолжает творить, писать. "Сидит", не помышляя о побеге, без права передач, свиданок, прощалок, зачетов и амнистий, пожизненно.

Мысль мэтра В. Брюсова: "Поэтами рождаются, " – Сарычев понимает не так, что талант либо есть, либо нет. А – все талантливы с рождения, а что получается позже – отступление от нормы. Поэтому старается поменьше деформировать в себе, что было, и даже от каких-то приобретенных пороков избавляется. Так, более пятнадцати лет ушло на восстановление искренности хотя бы в том, что выходило из-под пера. Оказалось, что писать правду, как говорил Н. Булгаков, легко и приятно. Так стал подбулгачником, человеком дела: слово поэта и есть его дело.

Смысл? Он должен открыться в последнюю минуту, когда вдруг увидишь всю свою жизнь как одно целое и подумаешь: до чего все просто! Вот же он, смысл. Только надо быстро-быстро об этом написать, чтобы получилось правильно. Но ни написать, ни переделать уже будет нельзя. Потому что это тайна. И пока мы живы, нечего думать о разгадке.

Принял Александр для себя и тезис "не казаться, а быть". И не разглагольствовал о творчестве, а писал, не рассказывал о любви, а любил. Наверно, поэтому с азартом коллекционера собирал высказывания по этим главным для себя понятиям более достойных, великих творцов всех времен и уголков Земли.

Сегодня написал книгу "Во славу дома твоего" – о людях своей первой профессии... В сомнениях, что для многих, как говорил С. Смит: "Нет более очаровательной мебели, чем книга"...

А вот лирическую поэзию Сарычев оставил. Ну, посудите сами, можно ли продолжать писать, как он, после знакомства с творчеством поэта Марины Умурзаковой, согласившейся стать рецензентом этого романа? После этих строк? –

По весенней пыли грузовой дальнобойной попуткой

Ранним утром к тебе я приеду почти налегке;

У меня для тебя под турецкою кожаной курткой

Есть немецкие марки в китайском тугом кошельке,

У меня для тебя... Ты-то знаешь, что я за ценою

Не стою, и понять не пытаюсь, зачем я тебе, –

Мне бы лишь повидаться, опять повидаться с тобою,

И, припав к тебе, мысленно плакать о нашей судьбе.

И глаза холодны, и бестрепетны цепкие руки,

Белой ниткою шита веселость и грубая лесть,

Но, войдя в твою ложь, я почти не почувствую муки,

А приму твою горькую правду такою, как есть.

За окном – два железных киоска, меж ними привычно,

Наклонясь, подбирает бычки твой товарищ и брат;

Ты смеешься? Ну что же, налей-ка мне снова "Столичной" –

Будем пить за Манежную площадь и Старый Арбат!

За Славянский базар, за дешевый Савеловский рынок,

За Казанский вокзал, где проводишь ты ночи и дни,

За ночной саксофон и мелькание серых картинок

В переходах метро, и за звездные чары твои.

За тебя, маргинальная, слышь, за тебя я сегодня

Поднимаю стакан и шепчу потайные слова:

Прикажи мне остаться – навеки останусь с тобой я,

Потому что люблю... Не гони меня больше, Москва!

А ведь она пишет и замечательно глубокие рассказы...

Рецензентское

А, по-моему, сравнивать поэзию и прозу между собой вообще некорректно. Ибо поэзия первична, "устами младенца...", а проза – то, что осталось от нее вследствие жизни. Вспомните, не стихами ли говорило человечество в своем детстве, не рифмованная ли поэзия звучит в первых криках малышей? "А-а, а-а, а-а, а-а,/ А-а, а-а, а-а, а..." – не четырехстопный ли хорей – "Сквозь волнистые туманы/ Пробирается луна..."?

Но, к делу. "Сидячую работу" писателя, поэта Александра Александровича я читала по мере готовности кусками и после бесчисленных авторских правок – снова. О многом спорили. Например, стихотворения в его уже изданных книгах в общем оставляют лучшее впечатление, чем в этой, ранние… С какими-то замечаниями он соглашался, другие отвергал, не желая, как с родным дитем, расставаться с выстраданным. Пытался заключить представленное умно-уместными высказываниями:

– творчество – единственно достойный человека способ приложения его энергии;

– судите людей не по результатам, а по действиям, ибо результаты зависят не от них;

– когда не станет таких людей, как герой этой книги, не только не будет прирастать литература, – закончится книга истории; – но я все же убедила Сарычева этого не делать.

Во-первых, на мой взгляд, автору, несомненно, величайшему из неизвестных поэтов двадцатого века, более пристала чеховская фраза инженера Крикунова: "А известен я не более чем вон та собака, которая бежит по насыпи".

Во-вторых, многие читатели, пользуясь тем, что умеют читать, овладели лозунгами некоторых писателей: "Все для комфорта души читателя! Все во имя читателя!" – и поэтому право последнего слова, наступив на самолюбие, надо передать им, любимым тем больше, чем меньше…

СОДЕРЖАНИЕ второй части романа

Не одни веревочки

Предисловие………………………………………………………….

Рассказословие Людмилы…………………………………………………

Нуль-транспортировка……………………………………………………………

Если бы не нужны………………………………………………………………

Феномен…………………………………………………………………………

Первое письмо ……………………………………………………………

Стихословие Александра………………………………………………

Людмиле………………………………………………………….........................

Осеннее…………………………………………………………........................

Своесловие Людмилы………………………………………………………………

Письмо второе…………………………………………………………

Открытка с гвоздиками…………………………………………………………

Эссесловие Людмилы………………………………………………………………

Любовь приводит к одному………………………………………………………

Из "Первоцвета":

"Диалог"…………………………………………………………………………

Своими руками……………………………………………………………………

А они летают………………………………………………………………………

Прекословие Людмилы…………………………………………………………

Третье письмо ……………………………………………………………

Четвертое письмо …………………………………………………………

И так бывает………………………………………………………………………

Горькословие………………………………………………………………

Первое письмо Луизы ………………………………………………

Два любовных письма…………………………………………………………

Записка Гены……………………………………………………………………

Второе письмо Луизы ………………………………………………

Письмо Зины………………………………………………………

Третье письмо Луизы ………………………………………………

Нужнословие Людмилы…………………………………………………

Письмо пятое………………………………………………………………

Шестое письмо ……………………………………………………………

Еще стихословие Александра…………………………………………………

Иду проталиной………………………………………………………………….

Добрословие Людмилы………………………………………………………

Седьмое письмо …………………………………………………………

Суд над Добром и Злом…………………………………………………………

Любословие Александра…………………………………………………

Разнословие Людмилы

Датская открытка……………………………………………

Открытка "С бракосочетанием"…………………………………………………

Письмо восьмое …………………………………………………………………

Пустословие………………………………………………………………

Инструкция об инструкциях………………………………………………………

Штампованный без дум канцелярит……………………………………………

Суесловие ………………………………………………………….

Последнее письмо ………………………………………………………………

Копия письма Любы……………………………………

Чужие письма………………………………………………………………

Отзывословие…………………………………………………

Послесловие………………………………………………………………

Авторское…………………………………………………………………………

Рецензентское

[1] – то есть приуроченная к дате

Не одни веревочки

Предисловие

Рассказословие Людмилы

Нуль-транспортировка

Если бы не нужны

Феномен

Первое письмо

Стихословие Александра

В ответном послании Александр дал подборку своих стихотворений "Людмиле". Через день решил послать еще одно письмо, куда вложил еще и "Осеннее".

Людмиле

Осеннее

Липа

Восемь строк

Время

Своесловие Людмилы

Письмо второе

Открытка с гвоздиками

Эссесловие Людмилы

Любовь приводит к одному

Я не принес декабрьских роз

Здесь, в этом мире, без тебя?

Из "Первоцвета":

"Диалог"

Своими руками

А они летают

Прекословие Людмилы

Третье письмо

Четвертое письмо

И так бывает

Первое письмо Луизы

Два любовных письма

Записка Гены

Второе письмо Луизы

Письмо Зины

Третье письмо Луизы

Нужнословие Людмилы

Письмо пятое

Шестое письмо

Еще стихословие Александра

Иду проталиной

В поезде

Не только о хлебе

С самим собой

Сосну обнимая

Дурманное

Геронтологам

Причет

Мимо леса

В командировке

Читая Ю. Бондарева

Замри

О главном деле

Добрословие Людмилы

Седьмое письмо

Суд над Добром и Злом

Разнословие Людмилы

Датская[1] открытка

Открытка "С бракосочетанием"

Письмо восьмое

Пустословие

Штампованный без дум канцелярит

Суесловие

Последнее письмо

Копия письма Любы

Чужие письма

Послесловие

На плите – портрет, стихотворение "Маме", шестиконечный крест, розы, зайчик и птичка, и заключительные слова:

Уйти от смерти кто бы мог?

СОДЕРЖАНИЕ второй части романа

Не одни веревочки